Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

Не отставали в антироссийской риторике и наши соотечественники, чем-то обиженные властью. В 1845–1847 гг. вышли книги публициста-эмигранта Ивана Гавриловича Головина «Россия во время правления Николая I»[448] и «Русские типы и характеры»[449]. По словам М. Кадо, если Н.И. Тургенев до самой своей смерти вел достойное существование, ограничиваясь нападками на императора, то Головин играл на бирже, посещал Жокей-клуб и лореток, в целом, скомпрометировал свое положение фанфаронадами, только выдававшими его страх быть подвергнутым экстрадиции[450].

27 августа 1845 г. «le Journal des Débats» анонсировал его работу «Россия при Николае I», которая вскоре появилась в переводах на немецкий, английский и шведский языки. В целом ряде изданий: «la Revue Indépendante», «le Journal du Commerce», с запозданием – в «le Journal des Débats» появились рецензии. Издание «Corsaire-Satan» от 15 февраля 1846 г. на своих страницах привел содержание разговора, состоявшегося за столом между двумя русскими, не знакомыми друг с другом: «Читали ли вы “Россию при Николае I”? – Мне хотелось бы о ней поговорить. – Как вы находите эту работу? – Она отвратительна. Я в ней обнаружил много вещей, интересующих лишь автора, много заимствований из русских кодексов и ничего нового…». Собеседник стал защищать книгу. В конце разговора один из русских говорит: «Меня зовут Курьеров. – А меня, сударь, меня зовут Головин»[451]. Русские, проживавшие в Париже, не одобрили эту книгу и не поддержали автора. Александр Иванович Тургенев, брат Николая, писал князю Вяземскому 7 октября 1845 г.: «Книгу Головина, которую называют в Париже ”La botte de chiffonnier” (кузов тряпкособирателя), просмотрел: жаль и автора, и Россию!»[452].

Какова была реакция Петербурга? М.Д. Нессельроде, супруга вице-канцлера, писала сыну Дмитрию из Санкт-Петербурга 11(23) июня 1845 г. о впечатлении, произведенном книгой на императора: «Новая книга Головина его очень взбудоражила. Головин имел дерзость отправить ее императору через полицию. Государю он кажется еще хуже, чем Кюстин…»[453]

В целом, по крайней мере, как сообщалось в отчете III отделения, книга не представляла серьезной опасности для России. В документе отмечалось, что «книга написана столь дурно и так мало обнаруживает таланта, что ее почти никто не читает, и ни один журнал не похвалил»[454].

Другая книга Головина «Русские типы и характеры», в отчете III отделения за 1847 г. характеризовалась также критически: «Эта книга есть сбор грубых вымыслов с намеками на известных лиц, доказывающий только дурные качества самого сочинителя; он не пощадил ничего самого священного в России и излил на все оскорбительные ругательства»[455]. Характерно, что А.И. Герцен не вполне одобрял позицию Головина; по мнению Герцена, тот много говорил о том, что надо уничтожить в России, а не о том, что надо сохранить, и для того, чтобы понять русский народ, надо читать не Головина, а Николая Ивановича Тургенева.

Н.И. Тургенев (1789–1871) был участником ранних декабристских обществ, членом «Союза благоденствия», в 1824 г. уехавший за границу и заочно осужденный и приговоренный к каторжным работам навечно. В 1847 г. в Париже вышел в свет его трехтомник «Россия и русские» («La Russie et les Russes»)[456]. Работа была издана одновременно в Париже, Брюсселе и Гааге на французском языке, вскоре в Берлине на немецком[457], а первый полный перевод на русском языке появился только в 2001 г. Реакция III отделения на эту книгу была в целом спокойной. В отчете сообщалось, что это сочинение «…принято было некоторыми журналистами с одобрением, но, не заключая в себе ничего любопытного для иностранцев, не имело большого успеха». В отчете делался вывод, что Тургенев «представляет Россию в таком виде, в каком она была лет за 20 перед сим, и ему, по-видимому, неизвестно о гигантских успехах, сделанных нашим Отечеством с того времени…»[458]

Каков же итог этой журнальной войны между Россией и Францией? Ни одно из опровержений книги Кюстина не имело настоящего успеха: публика ими не интересовалась и продолжала читать «Россию в 1839 году». Успех книги объясняется и тем, что она появилась в нужное время, а именно на фоне обострения франко-русских отношений в период Восточного кризиса, когда тема «русской угрозы» была весьма актуальна. Русофобия тогда, действительно, была модным явлением, что также объясняет популярность книги Кюстина.

Если во Франции читающая публика судила о России по книгам, то каковы были впечатления о России французов, которые, как и Кюстин, побывали в нашей стране? Чего было больше: восторгов или разочарований? Если для французских политиков антирусская риторика была одним из приемов политической борьбы, то были ли подвержены русофобским настроениям французы, оказавшиеся в нашей стране? Об этом речь пойдет в следующей главе.

В 1830–1840-е гг. французов в России было немного. Дабы не допустить проникновения в страну пагубных революционных идей, власти приняли драконовские меры по ограничению притока французских преподавателей и сокращению доступа в образовательные публичные учреждения иностранцам, полную лояльность которых нельзя было гарантировать. Между 1 июля 1846 г. и 31 декабря 1847 г. паспорта в Россию получили 215 человек, из которых 21 – специалисты (медики, химики, инженеры, дантисты, оптики, профессора, агрономы и два студента)[459]. В целом наблюдалось явное сокращение числа французов в Петербурге между 1818 г. (примерно 4000) и 1848 г. (2760 человек), тогда как население Петербурга за это время почти удвоилось[460]. На всю Россию численность французов увеличилась за это время с 8 тыс. до 10 тыс. человек[461].