Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

А между тем Бальзак действительно намеревался выступить с опровержением Кюстина. В своем неоконченном «Письме о Киеве» он обстоятельно высказывался «насчет книг, опубликованных до сих пор о России». «Если изъять из этой книги все мысли князя Козловского, чье имя можно назвать, ибо он умер, если обойти две или три романтические версии, сообщенных для нее самим императором, в ней останутся только эпиграммы о неизбежных явлениях, порожденных климатом, ряд совершенно ошибочных мнений о политике, описание русского великолепия и ряд общих мест в чрезвычайно нарядном облачении. Г-жа де Сталь в некоторых страницах своего “Десятилетия в изгнании” лучше описала Россию, нежели это сделал г. де Кюстин»[423].

Итак, бальзаковский анти-Кюстин не состоялся. Внешняя политика была прерогативой императора. Одно дело – намерения и идеи дипломатов, другое – позиция государя. А государь был против Бальзака.

В антикюстиновской пропаганде были задействованы выдающиеся умы – тот же Ф.И. Тютчев и П.А. Вяземский. Работа князя Вяземского «Еще несколько слов о работе г-на Кюстина “Россия в 1839 году” по поводу статьи в “le Journal des Débats” от 4 января 1844 г.», возможно, является самой сильной в длинном списке опровержений[424]. Как писал Петр Андреевич, в своих выводах Кюстин не идет дальше трактирщика из Любека, утверждавшего, что Россия плохая страна. «Это суждение, с религиозным рвением принятое Кюстином, приходит из кухни трактирщика в работу путешественника […] Я всегда думал, что трактирщики Любека, этого торгового города, столько выигрывали от потоков путешественников между их городом и Санкт-Петербургом, что они должны были воспринимать Россию как землю обетованную. Я ошибался… Обладая в высшей степени чувством великодушия и бескорыстия, пораженный, к тому же, Русофобией, этот достойный человек скорее согласится увидеть свой хозяйский стол пустым, а комнаты – безлюдными, лишь бы не поощрять несчастных путешественников посещать эту гибельную страну»[425].

Петр Андреевич тонко подметил основные причины успеха книги Кюстина. Во-первых, она состояла из набора устоявшихся штампов и стереотипов, воссоздавая широко распространенный на Западе образ России. То есть французы видели в России то, что хотели увидеть, как это было, например, во время Отечественной войны 1812 г., когда обработанные пропагандой офицеры видели под Смоленском белых медведей, о чем писали в своих мемуарах. Поэтому книга Кюстина применяется на Западе и к России сталинской, и к России брежневской, и к России современной. Во-вторых, что не менее важно, книга провоцировала скандал, и уже одно это предрекало ей успех. Как писал Вяземский, «если людям нравятся сказки, то еще больше им нравится шумиха и скандал. Это прекрасная пища для бездельников, людей простодушных и доверчивых. Стоит ли удивляться тому, что эта работа, написанная, очевидно, исключительно с целью угодить современным политическим настроениям, имела резонанс?»[426]

Что же нового узнал Кюстин? – задается вопросом Вяземский. Узнал он ровным счетом три вещи: что Россия управляется абсолютным монархом; что в России есть крепостное право; и что в России есть царедворцы. Для того чтобы узнать эти прописные истины, отмечает Вяземский, Кюстину вовсе не нужно было отправляться в такое далекое путешествие. По словам Петра Андреевича, Кюстин мог вернуться домой, едва ступив на русскую землю: свои выводы он уже сделал, и заключаются они в одной фразе: «Можно сказать, что все русские, от мала до велика, пьяны от рабства»[427].

Однако Вяземский отказался от публикации своей работы. Главный аргумент: французы все равно ему не поверят. Он писал, что французы верят только собственной прессе и «разделяют веру своего прихода и убеждения своей газеты». Вяземский приводит такой пример. Во время эпидемии холеры он с семьей и гувернером-французом, воспитателем его сына, жил в деревне. Все они живо интересовались новостями, а ипохондрик-француз волновался больше всех. Наконец в сводках сообщили новость, что болезнь отступила. Семейство Вяземского облегченно вздохнуло, в отличие от француза: оказалось, из «Journal des Débats» он узнал, что от холеры каждый день умирали сотни людей. Напрасно Вяземский пытался его успокоить, объясняя, что эта информация устарела минимум на полтора месяца. Несчастный француз только и твердил, что французские газеты говорят правду, а официальным докладам из Москвы верить нельзя[428].

Некоторые французы тоже возражали против отождествления русских с «казаками» и «варварами», например, легитимист граф Поль де Жюльвекур. Он бывал в России, причем приезжал не за несколькими быстрыми репортажами, как другие путешественники. Более того, уехав из Франции с ее «незаконнорожденной» монархией, он хотел дышать воздухом, более подходящим для его убеждений, и желал остаться в России надолго. Здесь он женился на Лидии Николаевне Кожиной, побочной дочери Николая Сергеевича Всеволожского[429], которой приписывали «серьезное образование и знания, редкие у женщин».

В 1834 г. вместе с Жюлем Сен-Феликсом[430] Жюльвекур опубликовал книгу «Вокруг света» (Autour du monde), посвященную России. Он был поражен Петербургом, его гранитными набережными, памятниками; повсюду он видел руку Петра Великого. Русский абсолютизм его, как и многих других французов, отнюдь не возмущал. Он не испытывал никакой антипатии к Николаю I и даже пытался реабилитировать его в глазах французов. Все в Петербурге его восхищало: император, свет, особенно дамы. Он даже полагал, что элегантностью манер и возвышенностью ума они превосходили европейских женщин.

В 1837 г. появилась вторая книга Жюльвекура – «Балалайка, русские народные песни и поэзия, переведенные в стихах и прозе»[431]. Это изложение его мыслей и впечатлений от литературной России. Значительную часть книги составляют переводы, сделанные в том числе Пушкиным, Венедиктовым, Баратынским. В предисловии автор подробно излагает свои взгляды, утверждая, что вплоть до настоящего времени Россия в целом была французам не известна: жители старой Европы, сидя за одним европейским столом с Россией, отворачивались от нее как от соседа-варвара[432]. Как справедливо отмечал французский исследователь Шарль Корбе, это общая черта всех французских работ: все авторы пишут так, будто бы до них никто Россию не изучал.