Большая Сплетня - Светлана Успенская

Мы застыли под прицелом глаз любопытных сотрудников.

— Он ей изменяет, этой Якушевой! — торжествующе выпалил Терехин. — А она проведала об этом. В общем, свадьбе не бывать… Ромшин отъявленный дурак, коли променял Леди Ди на какую–то малолетку!

Что делать? Своей фантазией поддержать гаснущий костер Большой Сплетни или одним ударом навсегда потушить ее чадный огонь? Или оставить на разживу пару угольков, из которых потом при желании можно разжечь новое пламя всепожирающего злословия?

— Между прочим, у этой малолетки, как ты выразился, папа миллионер, — тускло заметила я.

Терехин отшатнулся, как будто ему ткнули в лицо горящей головней.

— Правда? — сглотнул завистливый ком в горле. — Везет же этому Ромшину! А ты откуда знаешь? Это он тебе сказал?

— Работа у меня такая, — прищурилась я.

Вместе с обиженной интонацией мои слова можно было расценить как пароксизм злобной ревности. Надеюсь, Терехин именно так их и расценил.

— Слушай, кто такой Михайлов? — без обиняков спросил Ромшин, покончив с дружескими приветствиями, которые в его исполнении имели явный садистский привкус.

Он выглядел растерянным. Кажется, ему не по себе — значит, сегодня он не станет томить меня своими кавалерскими ухаживаниями, намеками, мимолетными ласками, призванными не столько напомнить о наших былых отношениях, сколько обеспечить их потенциальное возобновление.

«Это твой будущий тесть», — чуть было не ответила я, но сдержалась. Вместо этого протянула, подпустив в голос наивности:

— Не знаю…

— Ну, Михайлов, один из акционеров «Стандард Ойл», чуть ли не самый крупный… Кажется, ты должна знать! Ты ведь составляла отчет!

«Ну, если уж ты сам об этом не догадывался…» — мысленно фыркнула я, но, заметив бдительный взгляд, требовательно тыкавшийся в дно моих зрачков, заученно пробормотала, припоминая собственный отчет:

— Ах да… Кажется, помню… Владелец инвестиционной фирмы «Альянс». 58 лет, женат, имеет дочь Алену…

— Точно Алену, а не Лену? — встрепенулся Ромшин.

— А какая разница? Алена, Лена… Инвестиционный фонд Михайлова владеет двенадцатью процентами акций «Стандард Ойл».

— Откуда тебе известно про его семейное положение?

Сердце предательски забилось. Сейчас он выведет меня на чистую воду заодно с Леной–Аленой…

— Из газет, естественно! Я пользовалась публикациями желтой прессы. Сам знаешь, журналисты что не соврут, то придумают…

Судя по дрожащим рукам, Игорь был в состоянии внутренней истерики. Я ни на грамм не верила в его ссору с Леди Ди: когда речь идет о миллионах, главное — расчет и осторожность. Расчетливости Ромшину было не занимать, но осторожности…

На его лице крупно, как в книге для дошкольников, читалось: «горю, тону, погибаю». Отвернувшись к окну, он не отваживался задать вопрос, который зудел и пузырился на его губах.

— Двенадцать процентов акций — целое состояние! — вздохнул он. — Но недавно я проезжал мимо его дачи — по дороге пришлось! — оказалось, обычная советская халупа… Кроме того, у него хрущевка в пригороде, сестра в Ейске…

— Знаешь, богатые люди часто не желают засвечивать свои барыши, — возразила я. — Доброхотов у нас хватает! А халупа может стоить о–го–го сколько, если она расположена в старом дачном месте и если к ней прилагается участок в лесу, да еще и большой площади… Или, например, если она когда–то принадлежала маршалу…

Кажется, Игорь поверил мне — наверное, только потому, что больше жизни желал поверить. Расслабленно распустил узел галстука, расстегнул пуговицу на пиджаке, обмяк в кресле. Потом вспомнил про свою обязанность увлекать и очаровывать меня и решил вернуться к ней — впрочем, без былого донжуанского энтузиазма.

Для затравки спросил:

— Как ты живешь, кстати? Сто лет мы с тобой не общались, я даже соскучился… Думал про тебя весь вчерашний вечер, хотел позвонить, но…

Врет, но врет с уверенным видом! Врет, несмотря на то что мечется меж двух огней — Леди Ди и скромной регистраторшей, которая на аркане тащит его в ЗАГС. Неужели ему третьего огня не хватает?!

Он протянул ко мне руку — я ощутила уверенную мужскую тяжесть на сгибе локтя. Провел пальцем по тыльной стороне ладони — чуть шершавое, слегка царапающее прикосновение встревожило кожу. Но пальцы его при этом заметно дрожали, отчего движение получилось совсем не чувственным, а скорее испуганным, робким…

— Часто вспоминаю твой клюквенный пирог… Наши тихие вечера вдвоем… Думаю, кого и на что я променял…

Кстати, клюквенный пирог (единственное блюдо, которое я умею делать) он всегда считал условно съедобным… И потом, он прекрасно знает, кого и на что променял! Опускаю глаза, как будто прячу стыдливые слезы, на самом деле стараюсь не расхохотаться ему в лицо. Игорь нежно сжимает мою руку.

— Вот так бы сидеть с тобой… Долго… Всю жизнь… — Замолкает на минуту, затем, как бы сбросив с себя бремя мучительных воспоминаний, произносит вполне буднично, деловито: — Кстати, тебе новое поручение: нужно собрать информацию про Крысанова. Это федеральный чиновник, он управляет государственным пакетом «Стандард Ойл»… Любопытная фигура!..

Поднимаюсь, чтобы уйти. Напоследок он бросает мне в спину — похоже, как будто в воздухе со свистом проносится нож, вонзаясь между лопаток:

— Как бы я хотел вернуть все… Все, что было между нами!

И вдруг — на долю секунды, на крошечное с ума сводящее мгновение! — мне кажется, что он не врет. Не играет. Не притворяется. Я почти верю ему, я хочу ему поверить, я готова верить! Хочу броситься ему на шею, разрыдаться — сладко, в голос, истерично, по–бабьи, — а потом остаться рядом с ним, навсегда, навсегда! Неужели он хочет того же?

Нет.

Вечером к квартире надрывается телефон. Бабушка кричит: «Лида, возьми трубку!» — как будто я глухая. Бабушка уже совсем плоха…

Мне удалось договориться с соседкой, чтобы она присматривала за ней, пока я на работе. Милосердие стоит недешево — добрую треть моей не самой большой в мире зарплаты.

Бабушка часто разговаривает сама с собой. Машет перед лицом руками, удивляется, спрашивает о чем–то себя и сама же отвечает. Иногда плачет, порой смеется… Изредка у нее случаются проблески сознания, когда она становится такой, как прежде, — мудрой, всепонимающей, сильной. И тогда уже я рыдаю, пряча лицо в ее теплых ладонях. А она тихо приговаривает, поглаживая меня по голове:

— Ничего, потерпи, как–нибудь образуется…

После облегчительных слез мне действительно кажется, что скоро все образуется наилучшим образом. Но когда?

В трубке пульсируют женские всхлипы.

— Рита, это ты? — догадываюсь я.

В ответ доносится сложносочиненное:

— Ав–ав–у–а… Я–а–а…