Номер 16 - Адам Нэвилл

Эйприл приняла позу Бетти Буп[13]и послала ему воздушный поцелуй. Его глаза потемнели. Если она не ошибается, от страсти. Эйприл развернулась и пошла по коридору, Майлз двинулся следом.

— У вашей двоюродной бабушки были проблемы? — уточнил он, словно желая очистить помещение от эротического волнения, будоражившего атмосферу.

— Она была не совсем здорова, ее преследовали призраки. Призраки прошлого, насколько я понимаю. Мне кажется, она так и не оправилась после смерти мужа. Друзей у нее не было. Бабушка бродила по городу в одиночестве, собираясь бежать из Лондона. Она считала, что Хессен не выпускает ее отсюда.

Эйприл хотелось рассказать о намеках Лилиан на «сожжение» чего-то — предположительно, картин Хессена — и на те мучения, какие, как считала бабушка, художник устроил для нее с Реджинальдом, но так и не заставила себя произнести это вслух. Ей хотелось нравиться Майлзу и вовсе не хотелось, чтобы он решил, будто она с приветом, поскольку болтает всякую чушь о злых духах, привидениях и прочих прелестях в том же духе. Пусть почитает дневники и сам сделает выводы.

В гостиной Майлз взглянул на ящик, заполненный фотографиями, которые Эйприл сняла со стен.

— Как грустно, не правда ли? — произнес он тихо, взяв снимок Лилиан и Реджинальда, запечатленных в залитом солнцем саду.

И Эйприл сразу же поняла, что он имеет в виду. Вот это и останется от тебя в конце — коробка фотографий, попавших к людям, которые никогда не были с тобой знакомы.

Квартира уже начала портить Эйприл настроение. А ведь после вечера, проведенного с Майлзом, она чувствовала себя прекрасно, как ни разу со дня приезда в Лондон.

— Ну, давайте я покажу вам комнаты, а потом вы посадите меня в такси. Я хочу убраться отсюда. Я и без того пробыла в этой квартире слишком долго. Теперь я собираюсь немного повеселиться, прежде чем вернусь в Штаты.

Майлз окинул взглядом грязные стены.

— Неподходящее место для полного жизни юного существа. Мрачная атмосфера даже действует на психику.

— Вы еще здесь не ночевали!

— Это приглашение?

— Да сколько угодно, только без меня. Я не останусь здесь ни на одну ночь, хотя квартира еще не продана. Говорю же вам, она наводит на меня ужас.

— Но ваша бабушка жила здесь, вы носите ее одежду и, как мне кажется, много размышляете о мире, в каком она обитала.

— Верно, так и есть. Но дело в самой квартире. Точнее, даже во всем доме. Это место просто неправильное.

Майлз нахмурился, хотя только что улыбался.

— Но что именно заставляет вас так говорить? Обычный старый дом. Мне показалось, вы любите ретро.

Эйприл отрицательно покачала головой.

— Нет, дело вовсе не в возрасте постройки и не в том, что квартира в ужасном состоянии. Проблема в самом здании, в стенах. Я понимаю, насколько дико это звучит, но Баррингтон-хаус полностью переменил Лилиан и, мне кажется, сыграл свою роль в том, что случилось с Реджинальдом. Это место неправильное целиком и полностью.

Оно нехорошее. Вы немного побыли здесь и тоже это ощущаете.

Майлз хмуро посмотрел на нее.

— Думаете, я валяю дурака? Прочитайте несколько тетрадей, и, возможно, вы поймете, о чем я толкую. Все здесь просто соткано из безумия и кошмаров. Это больное здание, Майлз. Совершенно больное, как Хессен.

В спальне, пока Эйприл рылась в комоде, доставая тетрадки, Майлз проговорил:

— Почему зеркало отвернуто к стене? А, это картина? Можно взглянуть?

— Да, конечно, это портрет Лилиан и ее мужа. Я нашла его в чулане в подвале дома. И принесла оттуда же зеркало, чтобы примерить ее одежду, но…

— В чем же дело? Зеркало очень красивое.

— Верно, но… Из-за него у меня возникло ощущение, будто меня водят за нос.

Майлз захохотал, но тут же осекся, увидев ее лицо.

— Простите, я вовсе не хотел посмеяться над вами. Это место действительно наводит страх, здесь надо бы поменять лампочки.

— Они сами по себе яркие, просто стены и пол как будто поглощают свет.

В комнате вовсе не было холодно, но Эйприл трясло, пока она говорила.

Майлз обнял ее за талию и заглянул ей в глаза.

— Вы хотите уйти отсюда?

Она кивнула.

— Благодарю вас за это. — Он взял одну из тетрадок Лилиан. — Не могу поверить, что прочитаю о Хессене слова того, кто был знаком с ним в послевоенные годы. Это настоящая находка.

— Бабушка была просто одержима им. И хочу вас предупредить — ее записи действительно пугают. Не читайте, пока не ляжете в постель.

— Хорошо, обещаю. Возможно, я помогу вам выяснить, что же здесь произошло.

Эйприл кивнула.

— Буду рада.

Подчиняясь импульсу, она поднялась на цыпочки и приникла к его губам. Когда она отстранилась, он, кажется, был удивлен. Эйприл уже хотела извиниться, но Майлз сам склонился к ней с поцелуем, долгим и глубоким.

В три ночи Сет вошел в шестнадцатую квартиру и минут двадцать простоял неподвижно.

В тот момент, когда он зажег свет, обрывки недавнего кошмара всплыли в памяти: черные и белые мраморные плитки, длинные, отливающие красным стены коридора, старинные двери, большие прямоугольные картины, развешанные ровными рядами, и все это залито грязным светом, который силится вырваться на свободу из выцветших стеклянных абажуров. Да, он уже бывал здесь раньше. Ощущение походило на затянувшийся приступ дежавю и опровергало все законы бытия, какие Сет принимал как данность.

Но имелось и одно важное отличие. В том сне все картины были открыты, теперь же они скрывались за длинными полотнищами старой ткани. Сет закрыл за собой входную дверь и, поморщившись, опустил больной рукой стальное кольцо с ключами в карман брюк.

Что-то старательно привлекало его внимание к этому месту — то, что шевелилось внутри, когда он проходил мимо двери. То, что звонило ему по внутреннему телефону и населяло видениями спящий разум. То, что следовало за ним до самого дома.

Беды Сета умножились сразу после того, как он впервые заметил в квартире какие-то волнения. Все, что он списывал на депрессию, нарушение сна и одиночество, каким-то образом связано с этой квартирой. Он чувствует это.

Непостижимо, но совершенно отчетливо. Прямо здесь и сейчас.

Он неизбежно должен был оказаться здесь. Его ведь призвали.

Сет содрогнулся. Он испытал потрясение, осознав этот факт. Однако круговорот безумных мыслей остановился. Первый раз за долгое время его разум освободился от чего-либо, кроме ужаса, переходящего в благоговение. Чувство было такое острое, что вдохи давались с трудом.