Колокольчиковый колодец - Любовь Рыжкова

Но сегодня была совсем другая ночь. К тому же, не горели уличные фонари, а без них и вовсе было невесело. Где-то неподалёку завыла собака, потом этот вой подхватила другая, третья, и вот уже их ночная жуткая песнь раздавалась по всей округе.

Местные коты тоже не отставали, они то и дело затевали свои имперские бои.

А потом неожиданно всё стихло, но в этой тишине было почему-то ещё более жутко. Казалось, в Природе сегодня происходило какое-то тайное, никому неведомое событие, иначе почему всё так странно замерло?

Куропаткин как будто задремал в своем углу, но это была даже не дремота, а какая-то дикая, невероятная усталость. Во что бы то ни стало ему надо было собраться с силами.

Очнувшись через некоторое время от ночной сырости, он снова решил пробираться домой. Теперь он задумал это сделать через окно.

– В самом деле, – рассуждал он про себя, – я же умею летать, а живу я на третьем этаже, уж как-нибудь постараюсь. Только как я постучусь? Как скажу Лиде, что это я? А что, если она просто-напросто испугается?

Куропаткин вдруг подумал, что его Лида давным-давно спит и совсем его не ждёт. Он это знал наверняка, потому что она бесконечно устала от его ночных кутежей. Это раньше она его ждала и встречала, а теперь, уложив детей спать, она ложится и сама. И всё это оттого, что он пьёт почти безостановочно, безудержно, по-свински. Удивительно, как это он вообще превратился в куропатку, а не в свинью.

– А ведь когда-то мы жили по-человечески, – подумал он, – но это было давно, очень давно, в самом начале. А потом он стал пить, сначала понемногу, вроде как пивка с приятелями после работы, потом с ними же он перешел на вино и водку. Теперь же он пил что попало, где попало и с кем попало.

– Наверное, она меня давным-давно ненавидит, – пронеслось у него в голове.

И ему стало так горько и обидно, что он чуть не заплакал. Только он всё равно бы не заплакал, потому что не мог этого сделать. Клюв у него слегка приоткрылся, и раздалось жалкое куриное кудахтанье.

– Ах, будь что будет, – сказал он сам себе. Потом он оттолкнулся от земли и кое-как, неловко и неумело полетел.

Окна его квартиры находились на другой стороне дома, и там было почему-то ещё темнее. Он легко подлетел к своим окнам и заглянул вглубь. Сначала ничего не было видно, а потом он стал различать очертания предметов. Вот их кровать, где спит Лида. Как же ей дать знать, что я здесь?

Неожиданно в глубине квартиры зажёгся свет, и Куропаткин в испуге отпрянул от окна.

– Что это я так испугался? – подумал он, – это же мой дом, – и он снова прильнул к холодному стеклу. Он увидел, что жена, не одевшись, прямо в ночной рубашке, пошла на кухню. Он тут же перелетел к другому окну.

Жена сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела в одну точку.

– Почему она не спит? – подумал Куропаткин, – может, кто из детей заболел? Да вроде бы нет, всё тихо, спокойно. Что ж тогда?

Ему даже не пришла мысль, что она ждёт его. И тут жена вдруг заплакала, горько и неутешно, как плачут дети. Слёзы лились у нее по щекам, она их утирала рукой, но они лились снова и снова.

Куропаткин толкнулся клювом о стекло и окликнул её:

– Лида, Лида…

Но вместо этого раздался резкий птичий крик. Лида вздрогнула и посмотрела в окно. Из глубины ночи, из тёмной неизвестности на неё смотрела странная крупная птица. Она была гораздо больше голубя, с пёстрым, каким-то сероватым оперением.

Женщина видела, как птица долбит о стекло и что-то кричит. И это явно относилось к ней.

– Господи… что за знамение… – в страхе прошептала женщина, – наверное, что-то случилось…

– Да это же я… я… – кричал Куропаткин и продолжал стучать клювом о стекло. Но жена его не узнавала. Она испуганно посмотрела на него снова и выбежала из кухни в комнату к детям.

Остаток ночи Куропаткин провёл в забытьи. Он нашёл укромное место в овражке рядом с домом и устроился в ямке. Здесь, по крайней мере, не так сильно дуло и сюда неохотно забегали собаки. А то, что собаки сейчас для него могли быть опасны, он хорошо понял, когда одна из них погналась за ним, и он едва успел от неё увернуться.

Очнулся он, когда уже начинало рассветать. Куропаткин ощупал себя и убедился, что он всё в тех же перьях. Он застонал так долго и протяжно, что встрепенулись птицы, спящие по соседству. Их разбудил этот крик, принадлежавший чужой, незнакомой им птице.

Он выбежал из своего укрытия, отчаянно взмахнул крыльями, не удержался и упал.

– Всё, надо бросать пить, – в отчаянии подумал Куропаткин и тут же спохватился, – к чему я теперь об этом, раньше надо было думать.

Он мрачно уткнулся клювом в землю и вспомнил свою жену, которая, оказывается, не спит, когда он где-то шатается со своими собутыльниками, а ждёт его, надеясь на то, что он образумится.

– Что я наделал… что наделал… прости меня, Лида… и пусть меня простят дети… – забормотал, а вернее, закудахтал или заклекотал Куропаткин. И вдруг он спохватился:

– А как же они будут теперь без меня? Кто их вырастит? Кто уму-разуму научит?

Но он тут же осёкся, подумав, что все эти годы он жил рядом с ними, и у него была прекрасная возможность научить их чему-то доброму. Так что же не научил? Где он был? Что он делал всё это время?

– Заливал горло водкой – вот что я делал, – сказал он себе мысленно.

И Куропаткин заплакал.

Он плакал о том, что жизнь его прошла даром, что свои лучшие годы он просто-напросто пропил. Никаких человеческих радостей он не заметил, жену свою проворонил, детей проглядел.

– Что же мы, мужики, делаем, – думал он, – спиваемся и не замечаем самой жизни. И снова плакал о том, что вот и он окончательно спился и в прямом смысле потерял человеческий облик. Он пытался найти виноватых, злился на собутыльников, на самого себя, но выходило, что во всех своих бедах виноват он сам.

– Самому надо было думать, насильно никто в горло водку на наливал, – мелькнула у него в голове запоздалая, совестливая мысль.

Куропаткин даже не заметил, как он плакал уже по-настоящему, уткнувшись головой в мокрую землю. Он не заметил, как мимо прошёл какой-то человек, видимо, куда-то спешивший в столь ранний час, испуганно посмотревший на эту странную картину.

Куропаткин не заметил, как уже порядочно рассвело, и оживилась вокруг вся природа. И только когда рядом с собой он услышал собачий лай, вдруг испугался и вздрогнул всем телом:

– Надо бежать!

Он вскочил, и тут он увидел, что у него не птичьи лапы, а ноги, настоящие человеческие ноги. И Куропаткин, что есть мочи, побежал домой, к своей семье, где его, оказывается, ждут и, может быть, ещё любят.

Жена, выслушав эту необыкновенную историю, грустно сказала:

– Чудо ты у меня…