Огромный. Злой. Зеленый - Татьяна Новикова

прежний нерешительный, даже трусоватый паренек враз переменился. Черты лица ужесточились, проявились желваки.

Дитрих еще раз мысленно представил развилки пути Виталия. Кажется, та, в которой он уезжал вместе со Златоном и начинал новую жизнь вдали от отца, становилась вполне реальной.

— Ты спрашиваешь, где я? — уточнил парнишка после долгой паузы. — С друзьями. В смысле, откуда у меня друзья? Да как ты смеешь так говорить?! Не надо меня оскорблять.

Губы его начали подрагивать. Видимо, отец принялся давить сына авторитетом, и тот вновь попытался скрыться в скорлупе обиженного на весь мир мальчишки.

— Вешай трубку, — не приказал, но посоветовал Злат. — Хватит, твой папаша наговорился вдоволь.

— Д-да, — кивнул Виталик, приходя в себя, будто бы после гипноза. — Прощай, отец. Можешь называть неудачником кого-нибудь другого.

Он выключил телефон, а затем с такой яростью кинул его в стенку, что тот разлетелся на части. Уборщица тут же кинулась сметать в совок осколки пластмассы.

— Ну что, полегчало? — Златон стукнул Виталика по плечу.

— Ты знаешь… да, — удивленно ответит тот. — Кажется, его манипуляции меня уже не трогают… ну, почти.

Тая вернулась на диванчик, откинула с лица прядь волос, потянулась к бутылке с минералкой отчего-то дрожащей рукой.

Так не хочется причинять ей боль. Предавать её, обижать, унижать собственным безразличием. Неужели мало того, что собственная мать превратила Таю в разменную монету? Неужели он готов поступить так же?

— Послушай… — он попытался взять её за руку, но Тая внезапно отпрянула как от прокаженного. — Что-то случилось?

— Я вижу смерти, — выдохнула она с отчаянием. — Много смертей!

— Да, ты говорила…

— Нет. Прямо сейчас… сразу же после нашего поцелуя… их так много… я не понимаю, как это остановить… все эти люди. Боже!

Тая уронила лицо в ладони и начала раскачиваться из стороны в сторону.

«Дьявол!» — Дитрих моментально сориентировался, подхватывая девушку на руки. Нужно было срочно увести ее туда, где никого нет.

Тая безвольно повисла в его объятиях, из глаз лились крупные бриллианты слез.

Златону даже не пришлось ничего объяснять, брат понял его с полуслова. Бросил на стол несколько крупных купюр, отослал вьющихся у стола девиц и за плечо поднял Виталика из-за стола.

— Давай ко мне в самолет. Там вокруг ангара ни одной живой души на километр.

Дит размышлял недолго, кивнул брату и поспешил к выходу из клуба. Вести машину он сейчас все равно не сможет — нужно срочно вывести Таю из видений чужих смертей, пока она не заблудилась в них окончательно.

«После нашего поцелуя…» — это все он виноват. Он позволил себе слабость, позволил чувства, чуть не погубил девушку…

Да, пусть она одна в целом мире, кто действительно мог понять его, пусть она одна в целом мире, кто заставил думать, что он тоже может когда-нибудь познать, что такое счастье… он не должен был делать этого.

За руль сел Златон, Виталик поместился спереди, а он с Таей на заднем сиденье. Девушку била крупная дрожь, и застланные слезами глаза невидяще смотрели перед собой, она едва слышно шептала:

— Пожалуйста, надо сказать им, надо предупредить их всех…

— Ты не можешь спасти всех, душа моя… — с болью в голосе ответил он, но девушка его не слышала.

— Не ходи туда! Не надо! Только не снова… — хныкала она.

Он знал, что с ней происходит. Когда он впервые обрел свой дар, с ним было то же самое. Но тогда с ним была баба Рая, и она быстро успокоила боль, вывела его из накинувшихся кошмаров.

Машина стремительно неслась по пустому ночному городу, но Дит не видел дороги. Все, что он видел, было бледное лицо девушки, ставшей для него самой важной во всем мире.

Он знал, что должен сделать, чтобы помочь Тае справиться. Чтобы помочь ей научиться контролировать дар. Знал, но боялся начать действовать. А вдруг он ошибется и снова навредит ей?

Вдруг ей станет хуже, и тогда он точно не сможет простить себя, он будет ненавидеть себя вечно… Ведь Тая единственная во всем мире, кто… кого…

— Эй… — окликнул Златон с переднего сиденья, поглядывая на них в зеркало заднего вида. — Ты сейчас выглядишь хуже, чем твоя подружка. Если ты вдруг решил наконец стать нормальным и начать волноваться за своих близких — то вот сейчас конкретно не время и не место. Соберись и вспомни уже, кто ты есть. Ты орк, в конце концов. Ты ешь чужую смерть на завтрак, обед и ужин. Тебе подвластна магия душ. Так не упусти душу этой малышки, раз уж умудрился влюбиться.

Дитрих хотел бы возразить ему, привычно ощериться, сказать, что это лишь волнение о человеке, который переживает что-то такое, что однажды сразило его самого — а потому он понимает боль и ужас Таи как никто другой.

Но не мог. Ничего не мог ответить.

Он баюкал её как маленькую, старался одновременно держаться как можно ближе и не слишком приближаться — чтобы не сделать хуже. Не уничтожить её душу одним лишь своим присутствием.

Златон вел машину недурственно, даже осторожно, соблюдая правила дорожного движения. Удивительно, особенно если вспомнить, сколько он предварительно выпил. Виталик пришел в себя и не бубнил ничего, не вмешивался, лишь изредка с опаской поглядывал назад.

Они въехали на территорию аэропорта, промчались по дорожкам, шлагбаумы только и успевали подниматься. Охрана была предупреждена — пропустить без остановок.

«Всё-таки Златон тот ещё пижон», — отстраненно подумал Дит, когда авто затормозило на въезде в ангар.

Его брат любил шик, блеск и дороговизну. Выдержанное вино, брендовые шмотки, лучших топ-моделей. Он умел зарабатывать — но умел и бездумно тратить. Иногда Дитрих думал, что за этим показным выпендрежем скрывается какая-то личная боль. Но братья давно уже не были близки, а потому не задавали друг другу никаких вопросов.

Даже самолет у него был из какой-то лимитированной коллекции, специально разработанный под желания хозяина, сконструированный по его запросу. Дитрих не удивился бы, если бы на борту обнаружился бассейн с джакузи.

Мысли о самолете и брате помогали отвлечься. Ненадолго отсрочить неизбежное.

Вот только чем дольше он избегал вмешательства, тем хуже становилось Тае.

Стук ее сердца стал тише и медленнее. Ее тело все еще лежало у него в руках. Вот же оно — теплое, близкое, бесконечно нужное. И, вместе с тем, сама ее жизнь утекала сквозь пальцы.