Жребий праведных грешниц. Наследники - Наталья Нестерова

Не только дедушка с бабушкой, все взрослые задумывались про это единство противоположностей. Воспитываются стариками, хотя многочисленная родня готова нагрянуть по первому зову. Их балуют, но не материально. Попробуй при Марфе лишнюю, с ее точки зрения, кофточку подарить! В шкаф спрячет, на нытье внучек в лучшем случае расщедрится обещанием: «Дам на праздник Восьмого марта надеть». А попробуй им по гривеннику в ладошку вложить? Разврат насаждаете! И та же самая Марфа с ее установкой «чтоб внучки не хуже других выглядели» невольно наряжает их «чуть лучше» – как бы люди не подумали, что сиротки нуждаются.

Что-то девочек сплачивало. Родство или отсутствие нормальных родителей? Любовь бабушки с дедушкой в отсутствие родительской любви? Необходимость гордо заявить: «Да, у меня нет мамы, которая придет на родительское собрание! Зато нас на зимние каникулы повезут в Москву. На Кремлевскую елку!»? Состязание друг с другом дома и выступление единым фронтом за его порогом?

Это было неправильно – их детство. Но одновременно исключительно, как выразился однажды Илюша, тренировочно. Тренировки он считал основным условием здорового организма. Тренировки тела и психики.

К четырнадцати годам внучки вошли в пору, когда их женская стать определилась. Впрочем, ничего нового, то же было и в семь лет, если выстроить по росту. Татьяна самая высокая. Про таких в Сибири говорили «дрынношшепина». Соседки и приятельницы наперебой говорили Марфе, до чего хороша ее Татьянка.

Марфа отмахивалась с плохо скрытой гордостью:

– Уж ее на улицах хватают, модельщицей на Невский в «Дом мод» зовут. Не знаю. Четырнадцать всего, а все восемнадцать дашь. Глаз да глаз, дык ведь и сама строгая, вольностей не допускает, хочет, как бабушка и другие женские предки ее, врачом стать.

Соня пониже ростом, Тане до уха. Умеет томно, плавно, как в песне, «… смотришь искоса, низко голову наклоня», так глянуть, так стрельнуть глазом, потупиться стыдливо, что купишься на лету, как миленький. Эта ее поволока безотказно действует на людей, которые не слышали, как Соня вопит, когда ее тушь для ресниц пропала. Она вовсе не хрупкая ранимая принцесса, однако и не ядовитая змея-актерка, что кусает из-за непонятного ей самой удовольствия.

Манечка – маленькая изящная статуэтка, будто бы из хрупкого, светящегося фарфора: тронь, урони – разобьется. На самом деле Манечка – из титана, прочного нержавеющего металла. И наверное, ей более всех повезло: что росла рядом с Танюшкой – красивой и безвольной, с Соней – прохиндейкой и тоже безвольной. Приходилось тратить себя. Тратить как дарить и избавляться от громадного, взваленного на нее природой груза душевности, ответственности, честности, исполнительности, логики, рациональности. Не будь рядом сестер, этот дар раздавил бы ее, как убил в свое время ее мать. Марфа была убеждена, что Дарагуль умерла потому, что была святой – не для этого света.

Марфина власть стала слабеть, когда внучки учились в седьмом классе, к девятому почти сошла на нет. Финалом была война, Марфой проигранная. Война за мини-юбки. Ничто не могло побороть срамного желания внучек ходить с едва прикрытыми задницами; ни бабушкина ярость, ругань, ни ее ужас (даже продажные девки так не оголяются!), и даже ее печаль, отчаяние на грани болезни не тронули Сонютанюманю. Самым обидным было, что Марфа вела войну в одиночестве. Никто не поддержал! Камышин говорил, что внучки – те же фигуристки. Когда показывали соревнования по фигурному катанию, вся страна прилипала к телевизорам. А у фигуристок костюмы – известно, юбки слегка попу прикрывают, а во время тройных акселей и вовсе не прикрывают.

Марфа смирилась. Это была старость. Раньше думала, что старость – это немощь, бессилие, забывчивость, сонливость днем и бессонница ночью. Дык не только! На горло наступить своему трезвому, на тяжком труде добытому опыту – тоже старость.

Внучки были модницами. При советах и поощрении тети Насти крутились у зеркала, наряжались-перенаряжались, комбинировали детали гардероба. На Татьянке любая вещь сидит отлично, поэтому много нарядов не требуется, считают Соня и Маня. «Нечестно, – возмущается Татьянка, – я не виновата, что вы недоростки!» В старших классах они уже не дрались, то есть отчаянно не лупили друг друга. Но потасовки устраивали, носились по квартире. Марфа раньше думала, что так ведут себя только мальчики, но не девушки почти на выданье. Девушкам положено скромно сидеть, шить-вышивать себе приданое.

Таня и Маня терпеть не могли рукоделия, а Соня обожала. Научилась кроить и шить, сестры у нее были на подхвате, на неквалифицированной работе, вроде обметывания швов. Модели нарядов из отечественного и иностранного кино. Добыть ткань – проблема из проблем. Случались потрясающие удачи: грязно-розового цвета тик для наперников в известном магазине тканей на Большом проспекте прекрасно подходит для брючных костюмов в стиле героинь из французского кино, где главную роль играет обалденно симпатичный дурнушка Бельмондо.

Одежду девочкам из Германии привозит и Клара. К концу службы Виталика им повезло, а правильнее сказать, их наградили за годы пребывания в Заполярье службой в ГДР. При всех своих недостатках Клара никогда не была жадной. Последнего она бы не отдала, но с предпоследним расставалась легко. Клара одевала в импортное не только собственную дочь, но и Маню с Соней, получая при этом удовольствие королевы, которая одаривает своих фрейлин.

* * *

В 1972 году, когда девочки окончили школу, Камышину исполнилось восемьдесят шесть лет, Марфе – семьдесят пять. Он говорил о себе – мумифицировался. Рассудок его был ясен, хотя, конечно, нападали приступы нравоучительства и углубленного анализа внешней и внутренней политики – в беседах с детьми, которые были уже предпенсионного возраста, и с внуками, которые вежливо терпели дедушкины монологи. Марфа по-прежнему работала от зари до зари, дома и на даче. Квасила капусту в бочке, которая стояла между дверями черного хода, солила грибы в эмалированных ведрах, зимой за окном кухни, выходившим во двор, висели гроздья холщовых мешочков с пельменями. И всегда у Марфы в кладовке был солидный запас муки, круп, макарон, подсолнечного масла, соли, сахара, консервов.

«У нас как на подводной лодке для автономного плавания в течение года», – закатывали глаза внучки, но над запасливостью Бамы никогда не насмехались.

Они знали, что в Блокаду умерли первая жена дедушки Саши и первый муж бабушки Марфы. Илюшу-младенца, тетю Настю и дядю Степана, тогда мальчишку, Бама спасла именно благодаря своей запасливости. Ни бабушка, ни тетя Настя, ни отец Сони, ни дедушка не любили рассказывать о Блокаде.

В шестидесятые каждый год Девятого мая внучки с дедушкой и бабушкой ездили на Морской проспект. В двадцать втором корпусе, в длиннющем коридоре накрывался большой стол. За него садились бывшие соседи, еще тут живущие и, как они, отселившиеся. Праздновали Победу: ели, пили, пели песни, танцевали под баян и под пластинки и… плакали, когда у кого-нибудь вырывалось: «А помните…» – про кого-то умершего от голода или про то, как коридор и лестницы в первую, самую страшную блокадную зиму были покрыты полуметровыми наледями – от помойных и отхожих ведер, что выплескивали за дверь квартиры, выносить сил не было. Когда Сонин папа был в Ленинграде и участвовал в этом застолье, то оно приобретало повышенный градус веселья. Тетеньки за столом хохотали, любовно смотрели на него и мотали головами: «Ох, Степка! Оторва! Каким был, таким остался! Как шило в заднице сидело, так и не выскочило!»