Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945 - Герхард Больдт

Я был откровенно прямолинеен и не пытался приукрашивать всю серьезность сложившейся ситуации и то, что уже невозможно освободить Берлин. Южный фланг группы армий «Висла» слишком далеко развернулся на запад в результате их отступления, поэтому танковый корпус Штайнера был вынужден прекратить свое наступление и прикрывать южный фланг этого корпуса совместно с корпусом Хольсте к северо-западу от Берлина; в противном случае их бы атаковали с тыла или вообще отрезали. Все, что мы знали о 9-й армии, это то, что около десяти тысяч человек без какой-либо крупнокалиберной артиллерии пробились через леса и объединились с восточным флангом 12-й армии. Они не стали особым подкреплением для генерала Венка, поскольку его наступление безнадежно увязло среди озер прямо на юге от Потсдама. В конце радиограммы я написал: «Освобождение Берлина и возобновление доступа к нему с запада невозможно. Предлагаю прорыв через Потсдам к Венку, или, в качестве альтернативы, фюрер должен вылететь на юг. Ожидаю решения».

Ближе к полуночи в Доббин прибыл фельдмаршал фон Грейм, новый главнокомандующий германскими военно-воздушными силами, его правая лодыжка была сильно перевязана; он вылетел из Берлина со своим старшим пилотом Ханной Райч 28-го числа и благополучно приземлился в Рехлине; оттуда он выехал прямо ко мне, чтобы сообщить о произошедших в рейхсканцелярии событиях. Он рассказал мне об отставке Геринга и ее причине — которые я описывал ранее — и добавил, что ситуация в Берлине очень серьезная, хотя фюрер уверен и невозмутим. Он сказал, что у него с ним был долгий разговор, но, несмотря на их старую дружбу, было невозможно убедить его покинуть Берлин. Грейм добавил, что ему поручили связаться и обсудить со мной сложившуюся обстановку. Он должен будет вылететь в Берхтесгаден 30-го числа и там принять командование военно-воздушными силами.

30 апреля мы оставались в Доббине. Ответ от Гитлера так и не последовал; получение моей радиограммы было дословно подтверждено нашему радиопосту, так что в рейхсканцелярии она была принята правильно и передана фюреру. Растолковать отсутствие какого-либо ответа на мое последнее предложение я мог только как отказ.

В четыре часа утра 1 мая мы выехали из Доббина. Я принял горячую ванну и смог поспать на кровати с чистым белым бельем несколько часов. Днем раньше управляющий поместьем эвакуировал все имущество, оставив поместье на одного из дворецких: современная вилла, на которой мы жили, находилась рядом со старым замком — который был переоборудован под бараки для иностранных рабочих, — управлявшимся женой трактирщика даже после нашего отъезда; каждый вечер она раздавала по нескольку бутылок вина, но, я полагаю, русские позднее все равно выпили весь погреб.

Я провел военное совещание в десять часов в казармах в Висмаре, где уже с 29-го числа разместилась действующая рабочая группа, включавшая в себя и военное министерство, и ОКВ. Позднее, во всем этом беспорядке, я принял генерал-полковника Штудента; он прилетел в полдень на самолете. Я проинформировал его о сложившейся обстановке и перешел к стоящим теперь перед ним задачам, подчеркнув важность сохранить порты на Балтике открытыми для наших судов с беженцами и войсками, текшими из Восточной Пруссии. В заключение Йодль обсудил с ним приказы, которые необходимо издать в первую очередь, и то, как он видел их новые многообразные задачи.

Штудент принял командование полным решимости прояснить ситуацию и приглушить преобладавшее неоправданно паническое настроение. Во время нашей поездки в Висмар мы, к несчастью, стали свидетелями ужасных сцен беспорядочных потоков беженцев, конвоев автомобилей и колонн с продовольствием, сквозь которые мы должны были проезжать. Дважды нам самим приходилось выскакивать из машины, поскольку британские самолеты с бреющего полета обстреливали колонны из пулеметов и пушек. Несколько часов подряд мы были зажаты в очереди машин, выстроившихся в две и три линии, и все они стояли друг у друга на пути. Вместе со мной в открытой машине находился замечательный военный полицейский, который своим руководством умудрялся снова и снова вносить хоть какую-то степень порядка в этот хаос и провести нас через него.

В полдень 1 мая мы несколькими раздельными группами въехали в здание штаба, которое было предоставлено на севере Нойштадта для северной группы ОКВ в казармах флота, где для каждого было место для работы и была полностью установлена радиосеть. Я ожидал встретить там гросс-адмирала Дёница, но был разочарован: он со своим штабом расположился в военно-морской гостинице под Плёном. Я в одиночку выехал из Нойштадта, чтобы встретиться с ним: до него было примерно час езды.

В Плёне гросс-адмирал уже проводил совещание с фельдмаршалом Бушем, который командовал прибрежным фронтом от Киля до Голландии, насколько мне помнится. Кроме Буша, я встретил там еще и Гиммлера; он прибыл туда, чтобы попытаться объединить силы с Дёницем. Я совершенно не представляю, каковы были его истинные намерения, но, казалось, он хотел предоставить себя в наше распоряжение для дальнейшей службы и ознакомиться с обстановкой.

Ближе к вечеру в Плён к Дёницу прибыл фельдмаршал фон Грейм со своим старшим пилотом Ханной Райч. Он отложил на день свой вылет на юг Германии, чтобы обсудить с Дёницем некоторые требования военно-морского флота к ВВС. От Ханны Райч я узнал, что по приказу фюрера был расстрелян генерал-лейтенант СС Фегелейн после того, как он был арестован полицейским патрулем в берлинском ночном клубе пьяным и в гражданской одежде.

Я долго беседовал с Дёницем об этой безнадежной ситуации. Он показал мне радиограмму от Бормана о том, что в соответствии с его завещанием фюрер назначает Дёница своим преемником и что само завещание находится у офицера, уже вылетевшего к нам. Я тут же осознал, что моя радиограмма из Доббина в ночь с 29 на 30 апреля уничтожила все сомнения фюрера, которые он все еще испытывал по поводу безнадежности его положения, и это завещание и перепоручение его Борманом Дёницу являлись результатом моей радиограммы.

Мы оба были уверены, что конец Берлина может наступить в любой момент, хотя фельдмаршал Грейм и оценивал ход битвы за Берлин весьма благоприятно исходя из того, что он лично видел и слышал в Берлине вплоть до вечера 28-го числа. Глубоко взволнованный, я отправился обратно в Нойштадт, но, к несчастью, задержался в пути из-за нескольких сильных налетов британцев на населенные пункты вокруг военно-морского штаба на закате. Я ужасно переживал, что моя радиограмма нарисовала слишком мрачную картину, в результате чего были сделаны неверные выводы. Но в конце концов я решил, что было бы безответственно приукрашивать неприятную правду; моя искренняя радиограмма была единственным верным образом действий. Йодль высказал то же самое мнение, когда я заговорил с ним об этом после моего возвращения и сообщил ему все, что я услышал в штабе у Дёница.

Этой же ночью, с 1 на 2 мая, мне позвонил Дёниц и попросил меня приехать к нему в восемь часов утра; в соответствующее время я выехал из Нойштадта. Дёниц сразу же принял меня и наедине показал мне две новые радиограммы:

а) от Геббельса со списком членов нового кабинета министров, якобы составленным самим фюрером, в котором Геббельс значился «рейхсканцлером». Она начиналась со слов: «Фюрер скончался вчера в 15.30…»;