Битвы божьих коровок - Виктория Платова

— Ничего…

— А выглядишь неважно. Из рук вон.

— Правда? — Конечно же, он совсем не ожидалувидеть Забелина и потому страшно смутился.

Нет, “смутился” было не совсем точным словом. И дешевенькое,как паленая водка, словосочетание “впал в ступор” не подходило.

Пацюк испугался.

Испугался, именно так.

Хотя чего пугаться, если в девять вечера тебя навещаетколлега по работе? Девять вечера — не четыре утра. Наоборот, радоваться надо —лежал в постылой койке, позабыт-позаброшен, а тут к тебе старший товарищ. Да неодин, а с гостинчиком.

— А я тебе кетотифен принес, — сказал ЗабелинПацюку. — И пива. “Калинкин”. Ноль тридцать три.

— Не понял…

— Очень хорошее средство от сенной лихорадки. У тебяведь сенная лихорадка, да?

— А… То есть… Да.

Врать Пацюк не умел. Разлетающиеся волосы, разлетающиесяноздри и моментально покрасневшие мочки ушей выдали его с головой.

— Я войду? — спросил Забелин и, не дожидаясьответа, навалился на Пацюка плечом. А потом, оттеснив его в глубь коридора, самзахлопнул дверь. Или мышеловку?

Вот только для кого мышеловку и чей хвост защемит быстрее?Его собственный, на конце которого двадцать два года службы, три почетныеграмоты и нагрудный знак “За безупречную…”? Или пацюковский — молоко на губахне обсохло, дипломник тоненький, всего-то младший юрист… Если исходить изфамилии — то именно его крысиный хвост и должен пострадать. Впрочем, Забелинникогда не вдавался в особенности хохлацкого национального перевода, он никогдане называл Пацюка ни “Поциком”, ни “Писюком”, ни “Поссюком”.

Даже про себя.

Но теперь это было неважно, потому что в нос Забелину ударилтяжелый аромат “Magie Noire”. Нельзя сказать, что Забелин не предполагал нечтоподобное. Но к такому концентрированному, такому удушающему запаху мертвойлюбви он был не готов.

И когда только они успели поладить?

Или она решила поиграть с ним, как с подросшим щенком?Одного ее кольца (со скромным бриллиантиком в скромной оправке в стиле “ornato”<Витиеватый (ит.)>, рыночная цена восемь тысяч долларов)… одного еекольца, брошенного в банку с остатками консервированной кукурузы, было бы достаточно,чтобы купить с потрохами и Пацюка, и его неказистую квартиренку, и даже егосенную лихорадку, чтоб ей пусто было!

Или у нее были другие — далеко идущие цели? Уложить в койкуи — вместе с загустевшей от страсти спермой — выдоить из него какие-тосведения? Такой красотке, как покойная Елена Алексеева-ибн-Мицуко, это стоилобы всего лишь пары-тройки мышечных сокращений. Пары-тройки “производственныхфрикций”, как сказала бы бывшая супружница Забелина, записная нимфоманка.

Вот только — почему именно Пацюк? Никаких серьезных дел нанем не висит, о существовании Майского и его особняка он узнал одновременно совсеми остальными, да и над самой Мицуко ничего не капало — во всяком случае, допоследнего времени. Во всяком случае, по тем сведениям, которыми располагаетсам Забелин.

А может, что-то от него ускользнуло?

Ведь не придавал же он значения ни воспаленным глазам Пацюкав последние пару недель, ни бесцветному, как слежавшийся куриный помет, лицу,ни выраженьицу “o'key-dokey”, который стажер стал употреблять в последнее времяк месту и не к месту. А благородная сенная лихорадка, которой он так низменноприкрылся? А его сегодняшний визит в морг?.. Добродушный Федор ИгнатьевичКрянгэ застал Пацюка в опасной близости от тела Мицуко… И неизвестно, сколько стажерпроторчал у этого тела, прежде чем его спугнули.

Визит в морг был понятен. Преступника всегда тянет на местопреступления. А если до такового не дотянуться — то к близлежащему, им жеорганизованному трупу.

Забелин споткнулся о стоящие посреди коридора ботинки ивыругался про себя.

Вот ты все и сказал, вот ты и назвал вещи своими именами.

Преступник.

Пацюк — преступник.

Неважно, что подтолкнуло его к этому. Важно, что множествосамых разных улик зафлажковало Пацюка, обложило как бешеного пса.

Вот именно — как бешеного.

Как ненормального. Как сумасшедшего. Офонаревший от чувствстажер точно вписался в схему, придуманную покойным Андреем Ивановичем Манским:“спрыгнул с мозгов — убил — и сам убился”. Первые два пункта были полностьюсоблюдены Пацюком. Теперь дело было за третьим.

То, что Пацюка втянуло в воронку, в которой уже сгинулиродственники Елены-Мицуко, Забелин понял во время обыска на ее квартире. Асегодняшний разговор с Крянгэ и экспертная зеленая папочка только утвердилиследователя в его худших предположениях.

Даже если Пацюк влип с Мицуко случайно, поддавшисьнастоятельным и беспокойным требованиям собственной мошонки, это не отменяетсхемы.

И он, Забелин, здесь не только для того, чтобы выяснить вседо конца, но и предотвратить последний, совершенно безнадежный пункт этойсхемы.

— …Это неожиданно… Я не ждал, Даниил Константинович… Уменя не убрано… Болею, — промямлил Егор, переминаясь с ноги на ногу ураспахнутой двери, ведущей в единственную комнату. — Может быть, на кухнюпройдем?

— Может, и пройдем, — с готовностью согласилсяЗабелин. — Отчего же не пройти?

И самым бесцеремонным образом ощупал глазами ничем незащищенное пространство комнаты.

Ему хватило и нескольких секунд, чтобы понять все.

Роковая Мицуко бывала здесь неоднократно. Настолько часто,что успела пометить территорию. На разворошенной пацюковской кровати валялсяраспяленный халат-кимоно ( а в чем еще прикажете ходить женщине, спутавшейЮжно-Сахалинск с префектурой Осака?); на кресле рядом с кроватью — груда самоговызывающего женского белья. Из разряда тех самых провокационных тряпок, покоторым сходила с ума бывшая забелинская супружница, записная нимфоманка.

И кассеты.

Мать их, видеокассеты, лежащие на подушке.

Забелин сфокусировал зрение, хотя и без наведения фокуса всебыло понятно. Тщедушные ребра кассет были украшены отпечатками губной помады.

Черной и пепельной.

Пепельную помаду Забелин видел первый раз, а вот черная былаему хорошо знакома. Именно помеченным этой помадой прелестным ртом Мицукоизвергала прелестные глупости. “Да, я прекрасно знаю Кирилла… Самоубийство?..Говорите, он повесился на собственном ремне? фи, как это неэстетично… Выпозволите мне отлучиться в дабл, мой дорогой?” …

Все не прибранные вовремя улики вертелись вокруг кроватистажера, вокруг этого импровизированного алтаря с порнографическим оттенком.Подобные алтари создаются для того, чтобы снова и снова насиловать ужеизнасилованных мертвых богов.