Спи, бледная сестра - Джоанн Харрис

— Вчера вечером тебе казалось, что она очаровательна, — мягко напомнила я.

— Ну, это было вчера. Сегодня утром она выглядела лет на сорок, не меньше.

— Неблагодарный! Выпей-ка кофе. — Я улыбнулась и взяла кофейник. — Все женщины — притворщицы, ты же знаешь.

— Вы все ведьмы, — фыркнул он, потянувшись за чашкой. — А ты, Фанни, еще похлеще остальных будешь. Так что испытывай свои чары на ком-нибудь другом — я сегодня что-то не в настроении. — Он пил с полминуты в гнетущей тишине, потом резко встал и с такой силой опустил чашку на стол, что я удивилась, как она не треснула. — Ладно, что за игру ты ведешь? — обиженно спросил он. — Я устал ждать, устал отбиваться от кредиторов, а ведь я уже мог бы получить деньжат. Когда вы с Эффи перестанете водить всех за нос и займетесь делом?

— Присядь, Моз, — любезно сказала я.

— Не хочу! — раздраженно рявкнул он. — Ты, верно, думаешь, я такой же полоумный, как она. Я хочу услышать ответ. Иначе, нравится тебе это или нет, я все сделаю сам, а вы с Эффи не получите ни гроша из денег Честера. Понятно?

Я вздохнула.

— Вижу, придется тебе рассказать, — произнесла я.

43

Вы должны понять: я был в бешенстве. Я ничего не имел против них — по крайней мере, тогда — я ждал, как мы и договорились с Фанни, и не задавал никаких вопросов. Но время шло, и меня снова навестил один из основных кредиторов. Что же до Эффи, я с ней не разговаривал уже несколько недель. Я видел ее, лишь когда она приходила на Крук-стрит, бледная и апатичная, с пустым полоумным взором любительницы опиума, в которую она и превратилась. И хотя я с некоторым презрением относился к ее слабости, меня иногда пронзало горькое сожаление о том прекрасном, полном страсти создании, которым она некогда была. Она написала мне с дюжину писем — отчаянных, горячих и путаных; ее красивый наклонный почерк прерывался невнятными каракулями, которые я едва мог разобрать. Она не осмеливалась встречаться со мной. За день до того, как я наконец все выяснил с Фанни, я получил последнее письмо, оно было короче остальных — страница, вырванная из школьной тетради, без подписи и даты. Почерк корявый, как у ребенка, записка начиналась моим именем, выведенным трехдюймовыми буквами:

Моз

Боже любовь моя любовь моя любовь моя. Кажется, столько времени прошло. Я была больна? Ты можешь вспомнить? Кажется, я спала, проспала всю жизнь… и мне так много всего снилось. Мне снилось, что я мертва, что Генри Честер убил меня и оставил на чердаке с кучей заводных игрушек. Он говорит, я сумасшедшая… но глаза у него словно пещеры. Иногда я слышу его ночью, когда все спят. Я слышу, как он говорит. Моз? Ты тоже ее любишь? Ты поэтому со мной не видишься? Ее все любят. Иногда я думаю, что могла бы умереть от любви к ней… отдать ей свою жизнь, бедную, несчастную жизнь… если бы не ты. Ты моя жизнь. Ты следуешь за мной сумрачными коридорами моей спящей памяти — я слышу твой смех. Твоя рука на моих волосах. Я сплю сотню лет. Пыль осела на моих веках. Я старею. Ей все равно. Она меня подождет. А ты? Иногда я смотрю на свое лицо в зеркале и думаю, ждет ли она там. Моз, прерви мой сон.

Помню, когда учился в Оксфорде, как-то заглянул на вечеринку к одному студенту. Это было тайное ночное мероприятие с недозволенным бренди и парочкой хихикающих страхолюдных девиц с окраины. Кто-то предложил устроить спиритический сеанс, и мы шутки ради взяли журнальный столик, по краю мелом написали буквы алфавита и расставили вокруг стулья. Притушив свет, мы с девчачьими визгами и мужским гиканьем уселись играть. Как только вся компания угомонилась, я постучал по столу, и какофония началась по новой.

Вначале стакан под нашими руками бесцельно ездил по столу, крики «Тихо!» перемежались смехом, раздавались негодующие вопли в адрес тех, кто мошенничал, — всех нас!

Потом, словно по собственной воле, стакан начал летать по столу, выдавая похабные послания о каждом из присутствовавших и вызывая приступы веселья у пьяных девиц. Я всегда неплохо показывал фокусы.

Но вдруг все изменилось: мои осторожные манипуляции прервал какой-то более искусный медиум. Я пытался вернуть контроль над стаканом, но его вырвало из моей руки и закружило по столу, с поразительной меткостью он указывал буквы. Я раздраженно оглядел своих товарищей… и клянусь, никто не прикасался к стакану. Никто.

Даже тогда я знал, что это просто трюк. Я не верил в привидения и сейчас не верю. Но я так никогда и не узнал, кто творил чудеса в ту ночь. Мне казалось, все мои приятели слишком пьяны, да им бы и воображения не хватило, чтобы показать такую ловкость рук, — но фразы, появлявшиеся на кофейном столике в той темной комнате пятнадцать лет назад, слова, иссушавшие мой мозг те несколько минут, пока нервы не дрогнули и я пинком не опрокинул стол…

Не знаю, зачем я вам это рассказываю. Но, возможно, бессвязные отрывочные предложения Эффи и те полные отчаяния фразы на поверхности стола исходили из одного и того же погибшего разбитого сердца — это был голос мертвеца.

Прерви мой сон…

У Фанни были свои причины держать Эффи подальше от меня. Видит бог, мне было все равно. Меня уже тошнило от их маскарада, я жалел, что вообще ввязался. Когда я заглядывал в дом на Крук- стрит, Фанни снабжала меня выпивкой и развлечениями, а они с Эффи тем временем бесконечно совещались наверху. Но это было не худшее. Нет.

Хуже всего было это имя… Марта.

Ее имя было знаком, молитвой, просьбой: поцелуем на губах Фанни, стоном у Генри, а у Эффи — благословением, переполнявшим все ее существо любовью и желанием… Марта.

После полуночи она бродила по сумрачным коридорам дома на Крук-стрит. Когда она проходила мимо, я чувствовал легкое шутливое прикосновение к своему затылку. Я ловил ее запах в складках штор, ее хрипловатый голос с легким акцентом доносился из открытого окна, ее смех раздавался в сыром лондонском тумане. Она снилась мне с тех пор, как я впервые увидел ее сквозь отверстие в стене — пылающая роза алой плоти, Фурия с пламенеющими волосами, что смеется сквозь огонь, как безумная, как богиня…

И все же никакой Марты не существовало.

Иногда мне приходилось напоминать себе об этом — я боялся сойти с ума, как все они. Марты не существовало — я это знал. Я видел, как она превращалась в коричневый ручеек краски в раковине в ванной комнате, в пятно косметики на белом полотенце. Словно Золушка, она была создана обманчивым полуночным колдовством, с рассветом от нее оставалось лишь несколько окрашенных волосков на подушке. Но если бы я не видел этого собственными глазами…

Черт бы ее побрал! Черт бы побрал все их мерзкие игры.

Никакой Марты не существовало.

Потом еще этот Генри Честер. О, не думайте, что я сомневался. У меня не было причин любить этого человека, да и он меня не любил, но афера становилась слишком изощренной, на мой вкус. Признаю, мысль о том, что Эффи соблазнила собственного мужа, вначале позабавила меня — в этом было какое-то невероятное извращение, и мне это нравилось, — но если бы вы видели Честера с застывшей на губах мертвенной улыбкой… Казалось, он шел на верную смерть, стоял у врат самого ада.