Штамм. Начало - Чак Хоган

– Я выпущу собак, – услышал он голос Анны-Марии.

– Нет! – рявкнул Энсел. Потом взял себя в руки. – Нет, – повторил он ровным голосом, не вставая с колен. – Им тут хорошо. Оставь их здесь.

Анна-Мария замялась. Похоже, она хотела сказать что-то еще или что-то сделать, но вместо этого повернулась и вышла, уводя с собой Бенджи и Хейли.

Энсел поднялся, опираясь о стену, и, держась за нее, добрался до ванной на первом этаже. Включив свет над зеркалом, он уставился в собственные глаза. Злобные, с красными сосудами, змеящимися по белкам. Энсел вытер пот со лба и верхней губы и раскрыл рот, чтобы заглянуть в горло. Он ожидал увидеть воспалившиеся миндалины или гнойники с белыми головками, но ничего такого не обнаружил. Любое шевеление языка вызывало боль, однако ему удалось поднять его и заглянуть ниже. Слизистая воспалена, просто горит огнем. Энсел прикоснулся к ней кончиком пальца – боль мгновенно пронзила его, распространившись по челюсти на шею. Горло отозвалось лающим кашлем, от которого на зеркале остались темные точки. Кровь, смешанная с чем-то белым – может, мокротой? Некоторые точки выглядели чуть ли не черными, будто он выхаркнул из себя что-то более плотное, начав уже гнить изнутри. Энсел потянулся к одной из менее темных крупиц и кончиком среднего пальца снял ее с зеркала. Поднес к носу, понюхал, растер большим пальцем. Вроде бы кровь, но обесцвеченная. Сунул палец в рот. И тут же потянулся за второй крупицей, которую сразу отправил в рот. Никакого вкуса он не почувствовал, зато создалось ощущение, что язык стал менее воспаленным.

Энсел наклонился и слизнул кровяные сгустки с холодного стекла. Он ожидал, что его вновь пронзит боль, но нет, как раз наоборот, воспаление во рту и горле пошло на убыль. Даже слизистая под языком поблекла, не говоря уж о том, что и боль практически сошла на нет. Постукивание тоже притихло, хотя полностью не исчезло. Он всмотрелся в свое отражение, пытаясь понять, что происходит.

Облегчение пришло лишь на короткое, безумно короткое мгновение. Горло вновь сжало, словно перехваченное чьей-то могучей рукой. Энсел оторвал глаза от зеркала.

Герти заскулила и бочком подалась от него, затрусила в гостиную. Пап на кухне царапал дверь черного хода, просясь во двор. Увидев Энсела, входящего в кухню, он весь сжался. Энсел постоял – горло саднило все сильнее, – потом полез в шкафчик, где хранилась собачья еда, и достал коробку собачьего печенья «Милк боун».[65]Зажал одну «косточку» между пальцами, как он делал всегда, Энсел направился в гостиную.

Ноздри Герти раздулись, она принюхалась.

Брррум… брррум…

– Ну подойди же, девочка. Возьми печенюшку.

Герти медленно поднялась на все четыре лапы. Сделала маленький шажок вперед, остановилась, снова принюхалась. Она инстинктивно чувствовала, что здесь таится какой-то подвох.

Энсел, однако, оставался на месте, и это успокоило собаку. Она двинулась по ковру, наклонив голову и настороженно поглядывая на хозяина. Энсел одобрительно кивал. Биение в голове с приближением собаки усиливалось.

– Ну же, Герти! Вот, хорошая девочка.

Герти подошла и толстым языком лизнула печенье, задев пальцы хозяина. Потом еще раз. Ей хотелось довериться ему, хотелось получить угощение. Энсел положил на голову собаки свободную руку и начал поглаживать – обычно ей это очень нравилось. Слезы потекли у него из глаз. Герти потянулась вперед, чтобы зубами взять печенье из его пальцев, и вот тут Энсел вцепился в ошейник и навалился на собаку всем своим весом.

Герти принялась вырываться. Грозно зарычав, она попыталась укусить хозяина, но ее испуг только разжег ярость Энсела. Сунув руку под нижнюю челюсть Герти, он крепко сжал пасть собаки, задрал ее голову, прижался ртом к пушистой шее и впился зубами.

Прокусив шелковистый, чуть сальный покров собаки, Энсел вгрызся дальше. Собака дико завыла, а Энсел, не обращая на это внимания, вкушал ее шерсть, кожу, мягкую плоть, и наконец в его рот хлынул горячий поток крови. Герти забилась от боли, но Энсел держал ее крепко, он все сильнее задирал собаке голову; обнажая шею.

Кровь! Он пил кровь собаки! Пил каким-то странным образом – не глотая и сразу переваривая. Словно у него в шее появился некий новый орган, о существовании которого он ранее не подозревал. Энсел не понимал, что творит, он знал только, что происходящее приносит ему безмерное удовлетворение. Боль уходила. И он ощущал власть. Да… власть. Он высасывал жизнь из другого существа.

Пап вбежал в гостиную и завыл. Он выл громко, печально – словно в комнате звучал скорбный фагот. Энсел понял, что это надо немедленно прекратить, пока не переполошились соседи. Оставив подергивающуюся на полу Герти, он вскочил – сила и энергия просто переполняли его, – метнулся через комнату к Папу, опрокинув по пути торшер, и настиг неуклюжего пса, когда тот попытался улизнуть в коридор.

Какое же восхитительное наслаждение доставила ему кровь второй собаки! Он чувствовал, что в нем наступил переломный момент, как если бы он был сифоном и желаемая перемена давления наконец наступила. Живительная влага, насыщая его, сама текла в рот, подгоняемая сердцем Папа.

Закончив, Энсел некоторое время тупо сидел на полу, медленно приходя в себя, возвращаясь в реальность. Посмотрев на мертвую собаку, он словно очнулся, и его прошиб холодный пот раскаяния.

Энсел поднялся, увидел лежавшую на ковре Герти, посмотрел на свою грудь, пощупал прилипшую к телу футболку, мокрую от собачьей крови.

«Что со мной происходит?» – недоуменно спросил он себя.

От крови на клетчатом ковре появилось отвратительное черное пятно. Однако ее натекло на ковер не так уж и много. Только сейчас Энсел вспомнил, что пил собачью кровь.

Он начал с Герти. Подошел к ней, коснулся шерсти, зная, что собака мертва – что он убил ее! – а потом, пересиливая отвращение, закатал сенбернара в запачканный ковер. Энсел поднял сверток, через кухню вынес во двор и прошел к сараю, где они держали собак. Войдя внутрь, Энсел опустился на колени, раскатал ковер и вывалил Герти на землю, после чего отправился за Папом.

Он уложил собак у стены, на которой висели садовые инструменты. Отвращение к себе Энсел уже не испытывал. Напряжение в шее сохранилось, но зато она больше не болела. Воспаление в горле как рукой сняло. Прояснилось и в голове. Энсел посмотрел на свои окровавленные руки и, пусть с неохотой, тем не менее принял то, чего не смог постичь.

Важно то, что от содеянного ему стало явно лучше.

В доме Энсел поднялся в ванную на втором этаже. Снял запачканные кровью футболку и трусы, надел старый спортивный костюм, зная, что Анна-Мария и дети могут вернуться в любую минуту. Когда Энсел искал в спальне кроссовки, он почувствовал, что биение возвращается. Не услышал – именно почувствовал. И пришел в ужас, осознав, что означает такое биение.