Ларец соблазнов Хамиды - Шахразада

– А-а-а, усердный болтун, вот и ты!

– Да прострит над тобой, о владыка, Аллах великий свою длань на сотню раз по сотне лет!

– И да хранит он тебя, – уже куда тише ответил Тивиад. – Будет ли хорош сегодняшний день?

Руас задумался. Вопрос этот, звучавший ежедневно, все же требовал ответа честного. А потому следовало вспомнить сотню примет и признаков, которые он успел заметить в мировом эфире.

– День… День, о мой правитель, плохим не будет. Однако он будет непростым, ибо тонкие перистые облака указывали на полуночь, чего не бывает в дни хорошие. День будет не солнечным, но и не дождливым. Должно быть, прохладным…

– Непростым, говоришь… И что, здоровье тоже будет шалить?

Руас прислушался. Дышал повелитель спокойно, руки не тряслись, глаза были ясными. А в воздухе витал лишь привычный приторный аромат жасмина – и никакого намека на очередное заморское зелье.

– Думаю, здоровье тебя сегодня не побеспокоит, мой властелин…

– Ну что ж, пусть хотя бы так, – пробурчал Тивиад.

Хотя ему куда больше хотелось услышать, что уже сегодня вечером к нему вернутся юношеские силы, коими он сможет поразить двух, а лучше трех наложниц. Что с самого утра ему будет сопутствовать удача, а к вечеру она превратится в победу, хотя сейчас пока непонятно, над чем именно.

Руас захотел было закончить чем-то обнадеживающим, но не смог. Сердце глухо стукнуло и словно замерло, а мир вокруг наполнился невнятным шумом. Таким может быть гул далекого прибоя. Или слившиеся воедино голоса многолюдного собрания…

«Аллах всесильный, что это? – Руас уже так давно жил здесь, что даже думать стал на языке страны, которая дала ему кров и спокойствие. – Неведомо сколько лет я не чувствовал ничего подобного… С того самого дня, как заклятие сковало моего брата…»

– Ты вздрогнул, мудрый звездочет? – Тивиад суетливо и несколько опасливо заглянул в лицо Руаса. – Что-то случилось?

– О да, – с поклоном ответил колдун. – Что-то случится, уже очень скоро. Мир удивительным образом изменится. И перемена эта будет тем более необыкновенна, что ее никто не ожидал.

– Перемена, уважаемый? К добру, я надеюсь?

– Я тоже, мой государь, – вновь поклонился Руас. Он отделался обычной вежливой фразой, но на сердце было очень неспокойно.

«Не просто неспокойно! Клянусь, ничего подобного я не испытывал уже долгие-предолгие годы. И сейчас мне чудится, что вот-вот из дальней двери покажется мой громогласный батюшка, привычно сжимая в руке ониксовые четки с двумя черными алмазными бусинами…»

Руасу даже стоило определенных усилий оставаться на месте – столь сильным было ощущение приближающихся неприятностей и столь яркими – воспоминания. «Должно быть, это оттого, что уже многие годы меня не посещало подлинное прозрение. Что я довольствовался лишь бледной тенью откровения, какую могли мне даровать только мои собственные силы. Обычно же хватало пристального наблюдения за миром, чтобы сделать выводы – выводы простые и верные. Однако сейчас, в тиши утра, в покачивании паланкина, в привычной недовольной гримасе правителя я не увидел ровным счетом ничего, что могло бы столь сильно напугать меня…»

Неприятный гул в ушах постепенно стихал. Но мир не восстанавливал своего привычного спокойного лика: напротив, листва в высоких окнах становилась ядовито-зеленой, звуки в гулком зале оглушали, краски резали глаз, а ароматы притираний не витали легкими облачками, а окутывали удушающей пеленой.

Тивиад, которому надоело всматриваться в каменное лицо своего прорицателя, с усилием поднялся по двум ступеням и уселся в высокое кресло с резной спинкой. Откинулся и с удовольствием вытер мокрое от пота лицо огромным шелковым платком. Посторонний, чудом попавший в Малый зал, мог подумать, что правитель только что обежал по границе все свое немалое княжество.

– Ну что ж, раз ничего плохого в мире еще не произошло, приступим к привычным делам.

Он трижды хлопнул в пухлые ладоши. В зал, низко кланяясь, вошли советники дивана – не менее тучные, чем их повелитель, но чуть более подвижные.

«Суетливые крысы…» – с непонятной для себя злобой вдруг подумал Руас.

Хотя отчего было так гневаться? Этих господ он наблюдал годами. И годами же поражался их непроходимой тупости вкупе с непомерными желаниями. «Ухватить кусок побольше… И утащить в нору, чтобы там с чавканьем сожрать…»

– Ну, что молчите, олухи? Я жду решений дивана!

Советники стали переглядываться. Какие решения желал услышать султан, было неясно – ибо он не задал еще ни одного вопроса.

– Решений, повелитель? По какому из насущных вопросов? – наконец решился подать голос первый советник дивана. Этому уже можно было быть достаточно смелым, ибо все девять десятков лет без ошибок читались на его морщинистом лбу и обширном чреве!

– По всем! По всем, унылые бездельники! Ну, что уставились?! Кто работать будет? Я один за вас за всех?

Изумленное молчание было ответом на крики султана. Изумленное и несколько ошарашенное – ибо султан, конечно, нисколько не заботился о процветании страны и диван традиционно собирал по утрам для ленивого восклицания пустых славословий и тягучих разговоров ни о чем.

Однако Тивиаду, похоже, было мало. Огромным своим животом он развернулся к Ахмад ад-Дину, почтительному визирю, и заорал уже ему:

– А ты что застыл, пустой тюрбан? Что морщишься? Сказать нечего? Бездельник – никакой помощи от тебя. Ни здесь, в стенах дворца, ни даже у себя дома… Да и кому ты можешь дома помочь, никчемный пустой халат? Даже жены не завел… Аллах всесильный и всевидящий! И кого я приблизил к своему трону?! Бездельников и лжецов, наушников и карьеристов…

О, это была чистая правда. Но отчего вдруг сейчас султан решил вывести всех на чистую воду?

Руас взглянул в лицо визиря – оно постепенно наливалось чернотой. Ахмад ад-Дин, каким бы сдержанным за годы службы ни стал, сейчас почувствовал, как его накрывает волна ненависти. Тивиад опять разбередил старую рану, которую собственноручно нанес визирю, забрав в гарем его единственную возлюбленную. Прошло уже почти двадцать лет, но рана болела так же, как и тогда.

Ахмад молчал, стараясь сдержать крик. Он должен молчать, не по чину ему перебивать султана даже тогда, когда тот орет, как ошпаренный ишак. Визирь, чуть склонившись в поклоне и стараясь загнать обиду в самый дальний уголок души, почтительно произнес:

– Простите, мой господин, что возражаю вам. Но мы просто не смели начать… ибо всегда первое слово в диване принадлежит повелителю… Столетиями сей закон был непреложным для каждого из нас. Вот потому и немы твои почтительные слуги…

– Ты будешь мне перечить, ничтожный? Может быть, мне спросить совета вот у него, – тут Тивиад ткнул толстым пальцем в безмолвного Руаса. – Или вон у него? – Теперь султан указывал на стража в дальнем конце зала. – Или вообще у дворцового лекаря?