Религиозный вопрос в XXI веке. Геополитика и кризис постмодерна - Жорж Корм

Главный вывод, который, с нашей точки зрения, можно извлечь из этих сравнительных исторических сопоставлений, состоит в том, что монотеизм построен на сильном идеале единства. Идея единого Бога, который должен иметь всеобщее значение, отсылает к концепции единого общества, опирающегося в своей единообразной практике на одну и ту же социальную норму. Конечно, монотеизм наделяет ценностью индивида и отнимает её у племени, хотя мифологизация древней истории Израиля способна привести к смешению племенного и этнического с религиозным, что порождает элитистское понятие святого, избранного народа, «Расы» или «нации», ведущей человечество к «свету». Во всяком случае, ислам и христианство утверждают ответственность перед Богом и Законом, а не перед семьёй, кланом или племенем. Этнические различия в них не признаются, для верующих какого угодно происхождения, народности или языка значение имеют лишь набожность и соблюдение божественных заповедей. Однако главная проблема состоит в том, что богооткровенные тексты сложны и содержат порой противоречивые элементы. Поэтому они становятся предметом всевозможных философских, религиозных и даже ритуальных интерпретаций, что требует вмешательства религиозной и политической власти, которая должна одновременно высказать догму и обеспечить её уважение. Чтобы добиться этого, власть должна рисковать, подавлять инакомыслие и восстания, которые признаются ересями и отступничеством, сотрясающими священные основания всякого общества – традицию, корни, авторитет. Защищаясь, инакомыслящие, в свою очередь, заявляют, что именно они сохраняют истинную традицию и наиболее буквальное прочтение текстов.

В этом смысле, обращение к религиозности ни в коем случае не может считаться более надежным методом обеспечения авторитета и гарантии общественного порядка. Монотеистические религии породили не меньше расколов и беспорядков, чем современные светские идеологии, в том числе, геноцид и вынужденные переселения. Они, несомненно, построили высокоразвитые цивилизации, а западное христианство добилось важного успеха благодаря тому, что сохранилось в качестве фундаментального политического элемента вплоть до религиозных войн католиков и протестантов; ислам также многого добился, но его успех оказался менее стойким и, в итоге привёл, к застою, отставанию в развитии и болезненным судорогам, ставшим ответом на власть «западной цивилизации».

Итак, политический кризис модерна проявляется общим обращением к монотеизму в трёх его вариантах, порождая в них судороги и изменения настолько тревожные, что они могут даже убедить в обоснованности тезисов о войне цивилизаций. Можно ли выбраться из этого адского порочного круга, в котором политические и религиозные кризисы сегодня столь тесно связаны друг с другом, что выхода вообще не видно?

Со времён экспансии Европы за пределы её континента, начавшейся в XVI веке, и экспорта всего богатства философских и политических идей, зачастую противоречивых и спорных, нас преследует идея обеспечения коллективной безопасности, в котором участвовали бы все нации мира. Предвестниками этой великой идеи можно считать аббата Сен-Пьера, а затем и Канта.

К сожалению, великие идеи часто склоняют к дурным делам. Хотя интеллектуальную генеалогию Лиги Наций и Организации Объединенных Наций можно возвести к двум указанным источникам, практическое воплощение их идеала мира и коллективной безопасности привело к его значительному искажению. Наполеоновские идеи объединения Европы под флагом великих политических принципов остепенившейся Французской революции, а после идеи пролетарского интернационализма и их вырождение в гегемонию сталинского СССР – вот как выглядят благородные интернационалистские идеи, которые были поставлены на службу политике силы и экспансионизма.

Как почти всегда случается в Истории, народы, нации или могущественные империи завладевают благородными идеями, чтобы превратить их в безжалостные орудия наращивания их влияния и силы в региональном или международном порядке. После всех волн экспансии сильных и динамичных государств призыв обеспечить безопасность становится императивом. Такая потребность рождается, естественно, из того локального сопротивления, с которым подобная экспансия может столкнуться, будь она территориальной или всего лишь экономической, научной или культурной.

Сопротивление может приобретать разные формы в зависимости от типа давления или агрессии, которым подвергается та или иная страна или религия, например к такому сопротивлению можно отнести интеллектуальное отторжение новых идей – подобную позицию назовут ретроградным фанатизмом, враждебным цивилизации и процветанию народов; отказ от торговли и запрет на деятельность иностранных коммерческих банков и предприятий, что будет рассматриваться в качестве серьёзного препятствия процветанию человечества и его прогрессу; наконец, насильственные акты, направленные против гражданских лиц и военных представителей страны-оккупанта или государства, пользующегося значительным влиянием на местные власти, – подобные действия будут расцениваться в качестве террористических.

То же самое можно будет сказать и о «контроле над вооружениями», представляющем собой тонкую игру, которой занимались сначала европейские страны, а потом СССР и США, прежде чем она сфокусировалась на ограничении воображаемого или реального оружия массового поражения, принадлежащего некоторым странам, которые в американской терминологии описываются как «государства-хулиганы», или же некоторым террористическим организациям, стремящимся во что бы то ни стало уничтожить основания демократии и либерализма, если верить многочисленным западным деятелям.

Мы уже отмечали двусмысленности в использовании понятий нации и народа. В использовании понятий культуры и цивилизации двусмысленностей появляется никак не меньше, как только они теряют отсылку к народу или нации, которые их формируют. Культура может быть французской, английской, итальянской, арабской, японской и т. д. Она требует определенного языка, который поддерживал бы её, если только это не научная культура, использующая мертвый язык, например латынь в европейской культуре Средневековья. То есть живые культуры национальны. То же самое можно сказать и о цивилизациях: хотя понятие цивилизации шире понятия культуры, оно всегда включает определённую культуру, лежащую в основании, – литературу, поэзию, музыку, философию, а также крупные политические, юридические и социальные институты, в которых эта культура развивается. Так, можно говорить о французской, итальянской, японской, английской или китайской цивилизации.

Сложность в использовании двух этих тесно связанных понятий обусловлена распространением цивилизации и базовой для неё культуры. Так, революционная Франция времен Наполеона экспортировала свои институты по всей Европе; её культура закрепилась в европейской элите уже во времена Просвещения, а в период колониальных завоеваний французский язык и французская культура распространились и за пределы Европы. Английская культура, которую часто называют англосаксонской, значительно распространилась во время завоеваний Америк, а затем и Индийского континента; то же самое можно сказать об испанской культуре или португальской. Сегодня из-за силы, которой обладают США, английский язык и англосаксонская культура стали общими для элит всего мира, что наносит ущерб другим культурам.