Иерусалим правит - Майкл Муркок

Когда закончатся съемки нашего египетского фильма, сообщил я Шуре, вероятно, мы с Эсме устроим медовый месяц в Европе. Мои друзья да Баццанно, Лаура Фискетти и Аннибале Сантуччи, конечно, по-прежнему жили в своем мире, поедая поджаренные артишоки и споря о будущем разных стран. Мне хотелось бы снова повидать их. И еще люди говорили, что Берлин теперь намного интереснее, чем Париж. Мы поедем в Лондон, где меня все еще дожидались деньги. О них я упоминал с улыбкой. Те деньги казались мне целым состоянием, прежде чем я научился сам зарабатывать на жизнь. Но они послужат хорошим предлогом, чтобы отыскать мистера Грина и мистера Паррота.

— Я слышал, эти старые жулики неплохо распорядились деньгами моего папаши, — радостно ответил Шура. Мы вышли на палубу, чтобы полюбоваться закатом над далеким городом. — Я сомневаюсь, что ты получишь свои деньги, мой милый Симка. И мы никогда не узнаем, сколько же им досталось. Папашу пристрелили очень быстро. Красные, я полагаю. В общем, погромщики назвались по-другому и отправились искать «спекулянтов»! Результаты были почти такими же. Казаки не меняют привычек. Женщин-спекулянток чаще всего насиловали, а мужчин убивали, как и детей. И все это в Слободке. Ванда вроде бы спаслась.

Я сохранил теплые воспоминания о его сестре.

— Надеюсь, что так. — Не стоило говорить ему, что Ванда, вероятно, мертва.

К тому времени, когда Эсме присоединилась к нам, а капитан Квелч, миссис Корнелиус и все остальные собрались к обеду, мы с Шурой слишком много выпили. Я очень смутно помню остаток вечера, разве что теплоту и нежность наших ностальгических переживаний — в этой эйфории я пребывал, при помощи кокаина Шуры и моего бурбона, до тех пор, пока лодка не увезла его в Триполи. Мы отправились в Александрию прежде, чем я сумел убедиться, что могу прочитать неразборчивые буквы — адрес отеля, постоянного обиталища Шуры в Танжере.

Мое воссоединение с кузеном положило начало целительному процессу. До тех пор я пять лет носил в душе кровавую рану — рану, появившуюся, когда я оторвался от отчизны, от земли степей и широких рек, где мои казацкие предки создавали свою Сечь. Я никогда не собирался уезжать из Одессы, с родины. Но мне пришлось, потому что большевики заполонили страну, подчинив ее своей ужасной воле. Я стал участником массового исхода, по сравнению с которым исход евреев из Египта — поездка на пару дней. Все лучшее, что было Россией, обратилось в бегство. Все лучшее, что уцелело. Ученые, писатели и мыслители, инженеры и солдаты — многие из нас пытались притворяться, что нет никаких открытых ран, нет боли, нет мечты о нашем славянском доме. Покинув Россию, я сбился с пути. Я позабыл об этой необходимой боли. Услышав рассказы Шуры о старых друзьях и прежних временах, я понял: какие-то остатки прошлого должны уцелеть. Прошлое нельзя воссоздать, но, с другой стороны, нельзя, чтобы оно пропало. Мой веселый, очаровательный двоюродный брат, прежде чем покинуть «Надежду Демпси», вернул мне несколько бесценных лоскутов прошлого. Словно целебные повязки, эти обрывки укрыли мою рану — и шрам в душе наконец зарубцевался.

Шура никогда не узнал о том, что почти в самый последний момент принес мне целительный дар — утешительные воспоминания.

Нам говорят, что колдовство изгнано в Африку. Нас уверяют, что оно мертво и позабыто в Суррее и всех цивилизованных округах Англии. Нам рассказывают это по радио, та самая Би-би-си, которая ночью и днем распространяет ересь и богохульства, пока продавцы трав и гомеопаты расхваливают свой мусор миллионам слушателей! Что же это, как не колдовство? Джимми Янг и «Женский час» — кто они, как не посредники, с помощью которых сатанинские заветы алхимии и черной магии передаются нетерпеливым новообращенным? Да, люди с телевидения предлагают нам «Звезды по воскресеньям» или «Финальную программу»[295], мы по нескольку минут в день слушаем на «Домашней службе» священника (или — гораздо чаще — раввина). Но какое это имеет значение, когда двадцать три из каждых двадцати четырех часов вещания посвящены распространению коммунизма, оккультизма, иудаизма и неприкрытого мужеложства, а тружеников отделов драм и непостановочных программ воодушевляет «языческий дух»? Можно добавить, что ситуацию нисколько не улучшает замена безбожного пресвитерианина крипто-католиком.

«Но это же Англия, — скажете мне вы со своей обычной самодовольной снисходительностью. — Здесь не произошло никаких изменений. Мы всегда были языческой страной. Таков секрет нашего успеха. Ради чего, по-вашему, затеяли Реформацию? Не говоря о Кромвеле…[296] Мы создали Бога из наших собственных приукрашенных недостатков и решили доказать всему миру, что наш бог превыше других». Да! Вы удивлены, что мне известны эти аргументы? Молодые люди — дураки. Они думают, что мы всегда были старыми и бессильными. Почему они не могут смотреть и учиться? Да, я видел колдовство и феодализм во плоти, прямо у себя под носом, и если это не поможет вам оценить нашу рационалистическую и просвещенную вселенную, то вам уже ничто не поможет. Говорят, у тех, кто возвращается из колоний, сохраняются воззрения столетней давности. Это потому, что они являются из мира, все еще отстающего на сто лет или, в некоторых случаях, на тысячу или миллион. Нам не следует презирать мнения людей менее цивилизованных, чем мы сами. Мы должны помочь им ступить на путь прогресса, научить их писать и читать на их собственном языке, но мы должны и выслушать то, чему они могут научить нас. Иногда этот метод дает превосходные результаты, как в случае Гавайев, но в Египте, например, дела обстоят самым печальным образом. Уже не в первый раз эта страна отвергла руку помощи, протянутую благородной силой, и взамен соскользнула в глубокую яму коррупции и варварства, став легкой добычей для турок и бедуинов, тех шакалов, которые готовы пировать на остатках любой цивилизации, но лишь тогда, когда она прогниет до костей, когда зловоние от ее трупа разнесется по планете. И британцы еще удивляются, почему сегодня полукровки всего мира внезапно собрались на их маленьком острове! Сахар сладок, но гниль куда слаще, как мы говаривали в Одессе. Там тоже было колдовство, но мы не обманывались насчет него.

Миссис Корнелиус считает, что я — паникер.

— Ну и тшто такого, если несколько старых дураков кладут к себе в тшай окопник[297], Иван?