Неучтённый фактор - Олег Георгиевич Маркеев

type="note">[8] оказывались на голову разбиты.

Дмитрий скорыми, привычными ходами разыграл дебют. Отказной ферзевой гамбит был его любимым началом.

А дальше понеслось… Он брал фигуры, выставлял на доску взятые раньше, атаковывал и защищался, шёл на обмен и совершал позиционный манёвр, вновь выставлял нужную фигуру из сбитых с доски, катастрофически меняя баланс сил. И всё в таком бешенном темпе, словно бренчал на рояле безумный рок-н-ролл.

Лицо его раскраснелось, с искривлённых губ срывалось нервное дыхание, на висках заблестел пот. Он впал в полутранс…

Обречённый король чёрных спрятался за пешку. Белый конь на Н-4 отрезал путь к отступлению. Мат через ход. Пешка чёрных превращается в ферзя — шах белым. Слон белых — на D-3 — парирует удар. Проходная пешка чёрных, до последней линии осталось два хода, становится ладьёй. Шах белым. Король уходит за слона. Шах конём. Отход на В-3. Чёрный ферзь берёт слона, шах и мат. Всё, партия!

Дмитрий протяжно выдохнул и откинулся в кресле. С минуту сидел неподвижно, закрыв глаза.

— Шанс есть, — прошептал он.

Пальцы вывели на подлокотнике кресла стрелообразный значок.

Глава 7

Старые львы

Салин вернулся в кабинет, на ходу одёргивая пиджак.

— Вы извините, Константин Альбертович. Неотложные дела, беготня весь день. Продолжим, — сказал он, усаживаясь в кресло. Сидели по привычке рядом, чуть развернув друг к другу кресла.

— Ничего, я понимаю.

Левитцкий успел раскурить тяжёлую трубку. В воздухе плавало сиреневое пахучее облако. Курил голландский «Клан». Узнав о его давнем пристрастии к дорогому табаку, Салин ненавязчиво организовал постоянное снабжение, благо, возможности по удовлетворению любых прихотей партнёров у него всегда были. Левитцкий с врождённым тактом поблагодарил лишь раз, больше об этом не упоминали.

«Он очень похож на молодого Алексея Толстого. Бонвиван, та же барственная покойность, только бес, вечно точащий русскую душу, изредка пробивается сквозь вальяжную ленцу глаз. Есть в нём бес, есть! Неземного хочется, страшного, невиданного. Вот и лезет в дебри, где слабый умом давно бы тронулся. И любит Россию, и презирает её кислый дух одновременно. Всё, как русскому просвещённому человеку и полагается», — подумал Салин, украдкой наблюдая за Константином Арнольдовичем.

Левитцкий был лидером философского кружка, пригретого Салиным. Во времена оные Левитцкого назвали бы «политтехнологом». Широко эрудирован, способен масштабно мыслить, в частые моменты озарения способен выдавать нестандартные решения, от красоты и логичности которых заходились от зависти узкие профессионалы. От плебейского вида «политтехнологов» Левитцкий отличался не только врождённым аристократизмом. У него хватало вкуса не корчить из себя политика и было достаточно ума, чтобы, образно выражаясь, будучи хвостом, не пытаться крутить собакой. С первых же встреч он чётко очертил границы своего присутствия в мире Салина — мире высоких интриг, тайных соглашений и смертельных схваток, невидимых непосвящённому глазу. Он чётко удерживался на грани, за которой высказанное вслух мнение становится попыткой воздействовать на принятие решения.

— Продолжим анализ? Если я вас ещё не утомил…

— Нисколько. Более того, сейчас необходимо именно ваше умение мыслить иными, скажем, менее банальными категориями. — Салин знал, что Левитцкий падок на лесть.

— Отлично, — удовлетворённо пыхнул трубкой Левитцкий. — Коль скоро мы затронули столь щепетильный вопрос, придётся сделать небольшой экскурс в эзотерическую историю нашего родного государства.

Гений Сталина в том и состоит, что, как всякий гениальный человек, он сумел подняться над догмами и увидеть свет там, где все его окружающие видели лишь частокол проблем. Если помните, классический марксизм предполагал социалистическую революцию как перехват управления в высокоразвитом, как мы сейчас говорим, индустриальном обществе. После смерти Ленина ему досталась изнурённая войной страна с двумя, я подчёркиваю, двумя процентами пролетариата, полностью разложившейся системой управления и тотальной анархией, идущей от всеобщей жажды перемен. Что оставалось делать? И Сталин сделал гениальный по простоте и грациозности ход. Я бы назвал его манифестацией непроявленного в проявленном. Он развернул структуру партии, то есть, закрытой, по-нашему — эзотерической организации, превратив её в открытый аппарат государственного управления. До него мир знал лишь классический путь либеральной демократии с её тайным всевластием закрытых клубов и обществ. Образно говоря, Сталин выстроил пирамиду, о существовании которой общество было практически неосведомлено. Поэтому-то никто и не обратил внимания на столь бросающиеся в глаза признаки тайной организации.

Вспомните, октябрята с семи до десяти лет, потом — пионеры до четырнадцати лет, начало полового созревания и связанные с ним энергетические пертурбации знаменующиеся вступлением в комсомол. Энергия, стало быть, направляется в созидательное русло. А в комсомоле самый бездарный обречён пробыть два раза по семь лет, то есть — до двадцати восьми, сумма чего даёт нам десятку — нумерологический знак «человека познания». Определённое число созревает раньше и переходит в разряд кандидатов в члены, что есть полный аналог степени подмастерья. Я надеюсь, мои аналогии с масонской иерархией вас не шокируют?

— Константин Альбертович, вряд ли меня можно чем-то удивить. — Салин вежливо улыбнулся. — Кого, по вашему мнению, Сталин называл «меченосцами»? Помните его изречение?

— Конечно. «Наша партия должна представлять из себя боевой отряд, сродни «меченосцам», так, если я не ошибаюсь. Думаю, он имел в виду именно то, о чём я говорил. Он создал новую партию, партию управленцев, репрессировав всех пламенных профессиональных революционеров, способных только разрушать. Чем больше партийная иерархия пронизана духом рыцарского ордена с культом магистра и веры в Абсолют, в нашем случае — в коммунистическое завтра, тем оптимальнее она в управлении и мало подвержена внутренним и внешним воздействиям.

— А результат? — саркастически ухмыльнувшись, вставил Салин, сверкнув на Левитцкого тёмными стёклами.

— Произошло то, что должно было произойти. Система из тайной стала явной. Постепенно из неё ушёл Дух. Более того, в таком виде она абсолютно не приспособлена ни к каким новациям. Её конструкция неизменна, как сама природа Власти. А все реформаторы с упорством, достойным иного применения, пытались перестроить именно её, принимая внутреннее за внешнее. Чем кончались эпопеи по переделке фасада вы знаете. А теперь посмотрите на Китай. Конструкции идентичны, результат — прямо противоположный. — Левитцкий зло пыхнул трубкой. — Необходимость восстановления партийной структуры у нас осознали ещё при Ельцине. Но всё «партстроительство» шло сверху и лепили из того человеческого материала, что был в наличии: