Разум и чувства и гады морские - Бен Уинтерс

Первыми опомнились барышни. Люси не пристало привлекать к себе внимание, она хотела сохранить видимость тайны. Вскользь поприветствовав Эдварда, она замолчала. Элинор была рада уже тому, что приход Эдварда разогнал зловещую тьму и спугнул жуткий пятиконечный символ. Она решила, что ни присутствие Люси, ни некоторая обида не помешает ей сказать ему, что она счастлива его видеть. И она не побоится на глазах у Люси уделить Эдварду то внимание, которое ему причитается как другу и дальнему родственнику.

Ее приветливость несколько успокоила Эдварда, и он набрался решимости присесть, но смущение его превосходило смущение барышень, ведь в его сердце не было равнодушия, как у Люси, да и совесть его не была чиста, как у Элинор.

Внезапно раздавшийся громкий стук по стеклу купола лишь приумножил неловкость. Обернувшись, они увидели, что станционный смотритель, который менял водяные фильтры и по какой-то причине отсоединился от кислородного шланга своего плавательного костюма для наружных работ, пытается привлечь их внимание. Всяческие аппараты, поддерживающие жизнь на Станции, равно как и их обслуживание, не должны были бросаться в глаза жителям, и шумная выходка смотрителя являлась весьма досадным нарушением этикета. Элинор и ее гости тщательно не обращали на него внимания, и его все более настойчивый стук служил фоном последовавшей принужденной беседы.

Говорила почти одна только Элинор, вынужденная сама рассказать о здоровье матушки, о том, как давно они погрузились и с какими приключениями пролегал их путь на Станцию, и так далее — все, о чем должен был спросить Эдвард. В конце концов снова воцарилась тишина, и лишь тонущий станционный смотритель бился в стекло и пытался губами произнести «помогите».

Наконец Элинор решила оставить их наедине и под предлогом, что ей нужно позвать Марианну, так и поступила, причем самым любезным образом помедлила несколько минут на лестнице, прежде чем постучать к сестре. Однако стоило Марианне узнать, что у них Эдвард, как его тет-а-тет с Люси завершился, ибо на радостях Марианна немедленно спустилась. Эта радость была такой же бурной, как и все ее чувства, и выразила она ее соответственно. Она протянула ему руку, которую было бы неприлично не пожать, и голосом, полным сестринской любви, воскликнула:

— Милый Эдвард! Какое счастье, что вы здесь! Это почти искупает все остальное! Боже мой, там человек, он тонет!

Элинор взглядом дала понять сестре, что ее восторг от встречи с Эдвардом чрезмерен, а внимание к судьбе тонущего станционного смотрителя неприлично. К последнему тем временем быстро приближался огромный и невообразимо зубастый удильщик, освещавший себе путь фотофором, как фонарем; увидев хищника, смотритель вновь повернулся к куполу, взглядом моля о спасении.

Эдвард попытался ответить на приветствия Марианны должным образом, но перед такими свидетельницами он не смел высказать и половины того, что чувствовал. Снова все сели, и снова наступила тишина. Марианна с красноречивой нежностью глядела то на Эдварда, то на Элинор, жалея лишь о том, что их радость от встречи омрачена непрошеным присутствием Люси.

Удильщик сомкнул свою пасть, утыканную сотнями острейших зубов, и самым беспардонным образом откусил смотрителю ноги чуть ли не по пояс.

На сей раз первым заговорил Эдвард, заметивший, что Марианна спала с лица, и выразивший сомнение в том, что Подводная Станция идет ей на пользу.

— Ах, не думайте обо мне! — пылко ответила она. Верхняя половина станционного смотрителя начала медленно всплывать, удильщик тем временем заглатывал его ноги. — У Элинор все хорошо. Этого нам с вами достаточно.

Подобные слова не могли успокоить ни Элинор, ни Эдварда, не могли они и снискать одобрение Люси, бросившей на Марианну не самый благожелательный взгляд.

— Нравится ли вам на Станции? — спросил Эдвард, готовый сказать что угодно, лишь бы переменить тему.

— Отнюдь! Я ожидала, что она станет для меня причиной многих радостей, но ничего подобного не произошло. Ваше появление — моя единственная здесь отрада, и слава Небесам! Вы такой же, каким были всегда.

С противоположной стороны купола у станционного смотрителя оставалось еще достаточно крови, чтобы не потерять сознания, и он с ужасом наблюдал, как удильщик пожирает его ноги. Марианна замолчала, и никто не произнес ни слова. Удильщик наконец расправился с ногами и приступил к оставшейся половине смотрителя. Вода затуманилась кровью.

— Я думаю, Элинор, — продолжала Марианна, — что на обратном пути на Погибель мы должны поручить себя заботам Эдварда. Мы покинем Станцию через неделю-две, вряд ли Эдварду будет неприятно оказать нам эту услугу.

Несчастный Эдвард пробормотал что-то, чего никто не понял, что-то похожее на «оказывается, у удильщиков много зубов».

Марианна, заметившая его волнение, осталась им совершенно довольна и вскоре сама сменила тему.

— Какой вечер мы провели вчера на запруде Харли! Такой скучный, такой отвратительно скучный! Но об этом мне надо вам сказать много такого, о чем сейчас я не могу говорить.

И с этой похвальной сдержанностью она отложила рассказ о том, что их общие родственники были противны как никогда, а его мать она нашла особенно невыносимой, до того времени, когда при их разговоре не будут присутствовать посторонние.

— Но почему вас не было, Эдвард? Почему вы не пришли?

— Я обещал быть в другом месте.

— Обещал! Что значат обещания, когда вас ждет встреча с такими друзьями!

— Быть может, мисс Марианна, — вмешалась Люси, обрадовавшись возможности отомстить, — вы считаете, что мужчины никогда не держат обещаний, если им того не хочется, будь то в большом или в малом?

Элинор очень рассердилась, но Марианна, казалось, была нечувствительна к этой шпильке. Станционный смотритель был тем более нечувствителен на веки вечные, поскольку удильщик сожрал его торс и голову в два больших глотка. Эдвард ахнул и закрыл глаза руками.

— Я не сомневаюсь, что лишь совесть помешала Эдварду появиться на запруде Харли, — спокойно ответила Марианна на укол Люси. — И я совершенно убеждена, что он — самый совестливый человек на свете, самый щепетильный в выполнении всех своих обязательств, даже самых незначительных, даже если они идут в ущерб его собственным интересам или удовольствию. Он боится причинить боль и не оправдать ожидания других, он — самый бескорыстный человек из всех, кого я знаю. Это правда, Эдвард, и я не собираюсь молчать. — Завершив таким образом свою речь, она вновь повернулась к стеклу купола. — Боже мой! Тут нужна уборка!

Несколько дней спустя после этой встречи газеты объявили, что супруга Томаса Палмера, эсквайра, разрешилась от бремени сыном и наследником. Это событие, крайне важное для счастья миссис Дженнингс, временно переменило ее распорядок дня, тем самым изменив и привычные порядки для ее юных гостий; каждое утро, едва проснувшись, миссис Дженнингс отправлялась навестить Шарлотту и не возвращалась до позднего вечера. Сестры Дэшвуд оказались предоставлены заботам леди Мидлтон и сестер Стил, ценивших их общество невысоко, но добивавшихся его с большим упорством.