Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин

Выгрузили сто пятьдесят бойцов пополнения, ящики с боеприпасами, какие-то мешки, тюки с теплой одеждой. К сходням кинулись было раненые, но их оттеснил комендантский патруль:

– Нельзя! Специальный рейс.

Раненые отступили. На трап взбирались люди в странной одежде. При свете ракет виднелись впалые лица женщин и детей, прошел старик, опираясь на палку. Одеты они были в подрезанные солдатские шинели, прожженные телогрейки, дети подвязаны платками или обычной мешковиной. И почти все несли узлы, баулы, небольшие тюки.

– Что там? – спросил Валентин, удерживая одну из женщин за рукав. – Не берите ничего лишнего. Нельзя катер перегружать.

– Какое же это лишнее? Там два одеяла, трусишки, носки запасные да кастрюли с тарелками. У нас все сгорело, только это и осталось.

Валентин отступил, давая ей пройти, и продолжал считать беженцев. Когда счет перевалил за сотню, стал отбирать наиболее тяжелые вещи. Не вступая в спор, бросил на берег громоздкий чугун. Отобрал у одной из женщин самовар и большую сковороду.

– Из-за ваших железяк не сможем всех вывезти.

Но оставил тесно скатанный матрас. Без этого действительно сейчас не обойтись. С удивлением заметил, что двое подростков одеты в немецкие теплые куртки с орлами на груди.

– Где взяли?

– В развалинах. Там фрицев много лежит, только остальных до нас раздели, – ответил подросток, а второй, не выдержав, достал из-за пазухи небольшой пистолет и похвалился:

– А у меня вот что есть. «Вальтер», настоящий.

– Эй, шкет, а ну дай сюда! – потянулся к нему Валентин, но мальчишки исчезли в сутолоке.

Всего набралось сто шестьдесят человек, в том числе тридцать пять детей. В трюмы беженцы лезть боялись, особенно дети, приходилось заталкивать силком.

– Нельзя на палубе, – объясняли матерям. – Начнется обстрел, осколками поранить может.

– А внизу лучше, что ли? Как в гробу. Если снаряд врежет, живьем ко дну пойдем.

– В этой воде все равно не выплывешь, – объяснял санитар Скворцов. – В трюме безопаснее. Быстрее шевелитесь, отходить сейчас будем.

Хрустя сапогами по льду, подступил майор-военврач:

– Возьмите раненых хоть человек двадцать. Доходят люди. Их в госпиталь срочно доставить надо.

– Не могу, – покачал головой Морозов. – Мне хоть какой-то запас хода для маневра нужен. Детей везу. – И чтобы прекратить бесполезный спор, дал команду отчаливать.

Боцмана Валентина Нетребу дергал за штаны мальчишка лет шести:

– Дяденька матрос, дай сухарик!

– Сейчас сладким чаем поить всех будем с сухарями.

Но через пять минут стало уже не до чая. С правого берега, как всегда, вели обстрел орудия и минометы. Морозов приказал дать полный ход и сам встал за штурвал, одновременно отдавая команды в машинное отделение. Мичман уже хорошо изучил привычки немецких артиллеристов и обладал интуицией, которая часто спасала катер.

– Уменьшить ход!

Винты работали, поднимая за кормой бурлящий вал. Скорость резко упала, а два снаряда рванули на том месте, где мог оказаться «Смелый» с его прежней скоростью. Звякали осколки, по палубе металось несколько женщин и мальчишек, которых не удалось загнать в трюм.

– Убрать с палубы лишних! – кричал Морозов. – Перебьют, в бога мать!

Валентин Нетреба, санитар Максим Скворцов и еще двое матросов ловили растерянных напуганных людей, бесцеремонно заталкивали в трюм.

– Тут темно! Страшно! – молотил кулаком по металлу и рвался кто-то наверх.

– Зато безопасно.

Снаряд ударил рядом с бортом. Взрывной волной катер повалило на левый борт, леерное ограждение возле рубки перебило и скрутило петлей. Снизу кричали десятки голосов, звали на помощь. Устойчивый катер снова встал на киль, а в трюм нырнул санитар Скворцов.

Отчасти помогал туман, хоть и не слишком густой, но размывающий силуэт судна. Костя развернул башню стволами к берегу, но Морозов отдал категоричный приказ огня не открывать.

– Ничего мы этим батареям не сделаем, – бормотал он, выворачивая штурвал. – Только себя вспышками выдадим. Еще метров пятьсот, и они нас в тумане потеряют.

Но снаряды продолжали падать, хотя и не прицельно. Скворцов накладывал шину на сломанную руку одной из женщин и материл ее, не стесняясь детей:

– Чего ты, клуня, по палубе металась? Нашла на задницу приключение. Теперь будешь с гипсом ходить.

– А где мне его наложат? – спрашивала напуганная женщина в обрезанном мужском пальто.

Вокруг нее жались две девчонки лет десяти-двенадцати, закутанные, как колобки. Обе шмыгали носами, а одна, которая постарше, спросила Скворцова:

– Дяденька доктор, маманя не умрет?

– Нет, не умрет. Под Красной Слободой санбатов хватает, найдете какой-нибудь. Загипсуют твоей матери руку, не откажут.

Морозов привел катер не к причалам, где всегда падали снаряды, а в небольшой затон.

– Здесь безопаснее, – объяснил беженцам мичман. – И перекусите перед дорогой.

Чай пили из кружек, мисок, котелков, макая туда сухари. Электрик наладил в трюме и кубрике свет, плотно закрыв иллюминаторы. Даже при тусклом свете было видно, как истощены люди. Глаза ушли глубоко во впадины, кожа была землистого, неживого цвета. Видя, как быстро исчезают сухари и чай, Морозов спросил боцмана Нетребу:

– Там у тебя еще тушенка, кажется, была? Тащи сюда.

Съели тушенку, еще какие-то консервы, остатки флотской каши, стали собираться в дорогу.

– Спасибо вам, товарищи моряки, – кланялись женщины. – Думали, пропадем там.

– Бросьте кланяться, – раздраженно отмахивался Морозов. – За что нас благодарить? Что детей в подвалах на всю осень оставили? Так уж хорошо воюем.

Этот рейс и торопливые рассказы беженцев вспоминали долго. Немало страшного насмотрелся экипаж «Верного», да и беженцев вывозили не в первый раз. Но за какой-то час услышали много, о чем лишь догадывались.

Как дети собирали зерно в сгоревшей мельнице, кто-то умер от заворота кишок, объевшись сырой пшеницы. Как умирали от простуды груднички и самые младшие из детей. Женщина со сломанной рукой рассказала, что ее и соседнюю семью едва не взорвал немец.

– Влетел в подвал, гранату наготове держит. Шнурок дернул, но увидел, что, кроме баб и детишек, никого нет. Тогда он выругался по-своему, гранату в угол забросил, а сам выскочил. Спасибо никого не убил, только оглушило всех, у кого-то кровь из ушей потекла и девушку осколком в руку ранило.

– Заплатят гады за все, – двигал челюстью Валентин. – И за доброту свою сраную. Ладно, прощайте. Идите осторожно. К причалам лучше не приближайтесь, там постоянный обстрел.

Прошли ноябрьские праздники. Костю звала к себе Настя, но он, глядя в сторону, отмалчивался или объяснял, что с катеров не отпускают. Одновременно хотел встречи и боялся. Да и перед Надей было стыдно, хотя время размывало тоску.

Еще до праздников написал и отправил одно за другим два письма, взялся сочинять третье. Но не придумал, что рассказать еще (цензура зачеркнет), а вывел крупными буквами несколько строчек: «Надюша, я по тебе скучаю. Почему не пишешь? Я каждый день жду весточку. Обнимаю, твой Костя».