Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью - Дин Кунц

Чтобы не надышаться парами успокоительного, идущими из пасти псины, и не провести следующие пару часов в компании острозубых нариков, я вскочил и оглянулся, ожидая четвертого атакующего. Но, наверное, познакомился уже со всеми четвероногими охранниками.

Хотя я дышал достаточно громко, чтобы заглушить разговоры устроившихся по соседству сов, я слышал, что второй пес все чихает, и направился к нему. Он сидел, наклонив голову, широко расставив передние лапы, чтобы не распластаться на земле. Поднял голову, чтобы посмотреть на меня между чихами и широченными, во всю пасть, зевками, издал какой-то жалкий звук, как мне показалось, с обвинительными нотками. Я сказал ему, что это не я намеревался порвать чью-то шею, добавил, что когда-то он был хорошей собакой, поскольку изначально все собаки хорошие, что ему просто не повезло и он попал в руки людей, которые научили его дурному, и этим он, конечно, огорчил свою мать, что я ему сочувствую (и я действительно сочувствовал), но тем не менее должен прыснуть в морду успокоительным. Он сразу повалился на траву. Я радовался, что остался живым и непокусанным, но не могу сказать, что гордился собой.

Отошел на несколько шагов, оглядел дом и окружающую территорию. Внутри никто не узнал бы о моей схватке со стаей доберманов, но находящийся вне дома мог что-то услышать. Сторожевые собаки лают, чтобы отвадить незваных гостей, но бойцовые не предупреждают о своем присутствии, их готовят к тому, чтобы нападали они с минимумом шума. Молчание доберманов сработало мне на пользу, потому что никто еще не прознал о моем присутствии и ни единый звук не нарушал тишину ночи.

Вероятно, собакам предоставили возможность обнюхать всех этих людей, которые собрались здесь, и они знали, что на гостей бросаться нельзя. А может, их атака останавливалась кодовым словом, скажем, «сосиска».

Рычание заставило меня подпрыгнуть так высоко над землей, что, будь у меня в руке острая сабля, я бы с легкостью рассек ею воздух под ногами, как это делается в зажигательных казацких танцах. Успокоительного в баллончике у меня оставалось еще на три «прыска», может, даже пять, но, как выяснилось, пускать его в ход не было нужды. Рычание на поверку оказалось храпом. Тут же захрапел второй пес. Следом — третий. И теперь уже все трое энергично «пилили дрова».

Если бы кто-то вышел из дома на автомобильную стоянку, он бы услышал эту собачью симфонию и, скорее всего, захотел бы выяснить, что все это значит. Я схватил ближайшего добермана за четыре лапы, по две на каждую руку, и оттащил примерно на двенадцать ярдов в сторону конюшни и к деревьям. По скошенной, влажной от вечерней росы траве короткошерстый доберман скользил, как по льду. Правда, к тому времени, когда я добавил к первому псу еще двух, я вспотел и жадно хватал ртом воздух, твердо решив для себя, что таскание доберманов — не самое лучше хобби.

Добби лежали рядком, все головы смотрели в одну сторону, со скрещенными задними и передними лапами, но при совершенно одинаковых позах храпели не в унисон. Я всегда был фанатом аккуратности, и это хорошая черта для повара блюд быстрого приготовления, который хочет отравить как можно меньше людей, но при этом отмечал у себя и стремление к совершенству. Вот и теперь видел: чтобы три спящие собачки могли попасть на иллюстрацию в детскую книгу, не хватало трех одеял, трех ночных колпаков в красно-белую полоску и ночника в виде бегущей кошки.

Если бы кто-то вышел из дома на автомобильную стоянку, нервно крича: «Сосиска, сосиска, сосиска», — он бы, вероятно, не услышал храпа. А если бы и услышал, то принял бы за урчание лесного зверя, который вышел на опушку в надежде перекусить. Воображение гостя нарисовало бы кого угодно, от медведя до снежного человека, и у него точно не возникло бы желания подойти поближе, чтобы утолить собственное любопытство.

Добби проснулись бы как минимум через час, вспомнили, что с ними приключилось, обнюхали зады друг другу, чтобы уяснить, кто есть кто, поклялись отомстить и отправились бы разыскивать меня. Но я намеревался уйти гораздо раньше с семнадцатью детьми. Если бы через час все еще находился на территории поместья, собаки меня бы уже совершенно не волновали, потому что я или сидел бы под замком, или меня бы уже убили.

Я больше не пытался держать образ маскарадного ковбоя перед мысленным глазом. Он находился в этом поместье, очень близко. Если бы я продолжал искать его посредством психического магнетизма, его могло притянуть ко мне, а не меня к нему, как уже случилось, когда я ехал в «Форде Эксплорере», а он сбросил меня с трассы.

Поэтому я сосредоточился на детях Пейтонов — Джесси, Джасмин и Джордан — в надежде, что меня быстро притянет к ним. Я полагал, что другие дети находятся там же, где и Пейтоны. В данный момент я не чувствовал, чтобы их тянуло ко мне.

Мои странные таланты надежны, но не на все сто процентов, точно так же, как и у Мейджика Джонсона, который в расцвете сил мог положить мяч в кольцо каждым броском, но иной раз тем не менее промахивался. Какие бы дары мы ни получали, нам не довести их до идеала, потому что мы люди и допускаем ошибки.

Ворота конюшни запирались на засов. Я сдвинул его, надеясь, что он не заскрипит. И засов меня не подвел.

Я сомневался, что детей держат в этом здании. Если бы они находились здесь, у ворот выставили бы охрану. Но полагал необходимым проверить.

Створка ворот скрипнула, когда я потянул ее на себя, и я проскользнул внутрь, прикрыв створку за собой. Темнота пахла сеном, и плесенью, и пылью.

На гладком корпусе маленького фонарика не было никаких выступов, которые могли бы зацепиться за эластичный чехол, в котором он висел на оружейном ремне. Так что достал я его легко, как меч из ножен, направил в пол, прикрыл стекло второй рукой и только потом нажал на утапливаемую в рукоятке кнопку, чтобы вспыхнувший белый луч не увидели через окна.

Я действительно очутился в конюшне, со стойлами по каждую сторону центрального прохода, но животных здесь не держали уже много лет. О том, что когда-то конюшня использовалась по назначению, свидетельствовали теперь лишь окаменевшие отпечатки копыт на полу из утоптанной земли да клочки сена в некоторых углах, напоминавшие колючих обитателей морей из тех времен, когда это плато еще было дном океана. Все покрывала пыль, а из домашних животных здесь жили только пауки, развесившие шелковистые сети и продолжавшие плести новые.

Я двинулся по проходу. Пока не замечал ничего интересного, но интуиция говорила мне, что увиденное глазом — это далеко не все.

В дальнем конце прохода я обнаружил две комнаты, напротив друг друга, с распахнутыми дверями. Одна, скорее всего, использовалась для хранения амуниции. Во второй стояли пустые лари для фуража. Ничего интересного ни одна из комнат мне не предложила.

Я никогда здесь не бывал, но что-то в конюшне казалось знакомым.

Какие-то мгновения я стоял, прислушиваясь, убежденный, что, склонив голову под нужным углом, услышу что-то особенное, исключительно важное для моего — и детей — выживания. Но тишина оставалась тишиной.