Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью - Дин Кунц

В последнем шкафу обнаружились головы с лицами, в той или иной степени сожженными и обугленными, и я сразу понял, что передо мной недавняя работа маскарадного ковбоя. Судя по размерам голов, все эти люди были взрослыми, но в самое ближайшее время он намеревался направить свой огнемет на жертвы меньших размеров.

В присутствии такого непередаваемого ужаса я больше не мог сохранять спокойствие, это «чувство без волнения», о котором я ранее упоминал. Даже самый опытный детектив и закаленный в битвах солдат мужественно и по необходимости подавляющие душевную боль по отношению к человеческим существам, в какой-то момент более не могут ее подавлять, и эмоции угрожают сломать их, если они вновь не сумеют взять себя в руки.

Среди стран, существовавших на Земле за всю ее историю, наша — одна из немногих, которая не вырастила своего Гитлера, Сталина, Пол Пота, Мао Цзэдуна, Дракулу, которые не ограничивались тем, что все преклоняли перед ними колени, но и желали стать архитекторами нового мира, уничтожив старый. Такие жестокости, когда-то редкие, становились все более частыми. Раньше они шокировали страну, но теперь у многих вызывали приятное возбуждение. Мое видение автострады в Лос-Анджелесе, другие, приходившие ко мне во сне, эта коллекция вызывали у меня страх: пришла наша очередь. В этом веке, когда невинность высмеивается, когда правда агрессивно отрицается, если не вызывает активной ненависти, когда так много людей презирают всех, с кем они не согласны, когда священники и учителя развращают тех, кого им полагается защищать, когда властью и славой восторгаются, а закон и скромность воспринимаются с презрением, какая противопожарная стена остается между людьми и силами, которые пытаются их сжечь?

Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления с особым талантом, не Давид, уверенный в том, что сокрушит Голиафа, простой смертный, пытающийся пройти по бурному морю, в котором кишат Левиафаны. Я такой же, как вы, рожден от мужчины и женщины, но с этим даром или ношей. В конюшне, находящейся в Гдетоеще, я чувствовал то же, что почувствовали бы вы, потрясенный увиденным и боящийся потерпеть неудачу.

Подойдя к воротам, я едва не вышел за них, прежде чем осознал, что иду не в невадскую ночь, где спали и храпели три добермана, а в чернильно-черную пустошь, которая окружала пересадочные станции в Гдетоеще. И там меня поджидал Другой Одд, который хотел меня поцеловать, который сказал: «Дай мне твой выдох, поросеночек, твой выдох, и сладкий фрукт на его излете».

Стоя у двери, я понятия не имел, сколько придется ждать, пока эта лишенная пыли и безжизненная конюшня в Гдетоеще вновь станет грязным и населенным пауками зданием в моей реальности. Минуту или две? Час? Пока всех детей не убьют?

Если бы сюда прискакал знаменитый Всадник без головы, чтобы восполнить отсутствующую часть тела, он бы мог выбирать из десятков голов, а если я вновь наткнусь на Другого Одда, моя голова тоже войдет в список предложений.

Мысли о Другом могли быстренько вывести его на меня, но он просто зачаровывал, и я никак не мог выбросить его из головы. Я вспомнил отвратительную текстуру его кожи, холодную податливость плоти, он напоминал труп после того, как rigor mortis[29]ушло и началось разложение плоти. И однако сила его никуда не делась, ничто не могло его остановить, и десять пуль калибра девять миллиметров не причинили ему никакого вреда. Теперь у меня были два пистолета с обоймами на пятнадцать патронов каждая плюс четыре запасные обоймы, то есть в девять раз больше патронов, чем в тот раз. Но, учитывая нулевой эффект десяти патронов, ноль, помноженный на девять, все равно оставался нолем.

В промышленном здании на окраине Лос-Анджелеса в какой-то момент я пристально посмотрел на одну из ламп, как бы сомневаясь в ее реальности, и она начала уменьшаться в размерах и, соответственно, тускнеть. Теперь я точно знал, что одним усилием воли могу заставить Гдетоеще исчезнуть и вернуть свой мир.

Ранее створки ворот изготовили из толстых досок, скрепленных изнутри двумя перекладинами и диагональным бруском, образующими букву «Z», и зазоры между досками оставались видимыми на белой краске. Поверхность была шершавой, необструганной. Теперь же я видел перед собой идеально ровную, гладкую на ощупь створку, без единого зазора, напоминающую пластмассовую панель — не створку ворот, а ее идею.

Приложив ладонь левой руки к створке и представив себе, как она раньше выглядела, я ощутил под рукой и доски, и их шершавость, и зазоры между ними.

Лампы под потолком потухли, и я остался только с лучом фонаря на светодиодах, который показал мне и ворота из досок, и земляной пол, и пустые стойла, и пауков — все, кроме коллекции отрезанных голов.

Я вышел в ночь, которая висела не над пустошью, а небеса не были такими же черными, как потолок в угольной шахте. Дождь, которому уже следовало вновь догнать нас, похоже, полностью излился над пустыней на востоке и ничего не оставил для плато. Облака светлели и поднимались все выше, так что через час, возможно, между ними могли появиться звездные просветы.

Я убрал баллончик со спреем успокоительного и достал один из «Глоков». Мне представлялось, что это мудрое решение.

«Джесси, Джасмин, Джордан…»

Держась поближе к деревьям, я двинулся к дому из камня и бревен с высокой, крутой крышей. С того момента, как я увидел его, издалека и в темноте, он показался мне зловещим. Теперь, когда я обходил его кругом, уже гораздо ближе, первое впечатление усилилось, обострилось, я чувствовал, что именно здесь найду мерзость и порочность, объясняющую коллекцию отрезанных голов.

Дом шестьдесят на сорок футов выглядел крепостью, отталкивающий и без единого окна. Даже средневековый замок мог похвастаться узкими бойницами, через которые лучники останавливали варваров, или высокими окнами под крышей для естественного освещения. Но я чувствовал, что в этот дом ничего природного не допускалось, его построили с тем, чтобы восхвалять варварство, и строители не видели необходимости в амбразурах для луков или орудий, потому что знали: цивилизация в ее нынешнем состоянии, да и в будущем тоже, не испытывает ни малейшего желания нападать на них.

Три широкие низкие ступени вели к единственной двери, которая оказалась в заднем торце здания, невидимом из особняка. Я рискнул включить фонарь и увидел бронзовую пластину, позеленевшую от времени. На ней от центра круга по радиусам расходилось множество маленьких стрел с наконечниками, а внутри выгравированные буквы составляли одно слово: «CONTUMAX».

Я понятия не имел, что могло означать слово «contumax». То ли слабительное, которое продавалось без рецепта, то ли мазь от герпеса, хотя чувствовал, что к лекарствам оно отношения не имеет. Что бы ни означало это слово, стрелы с наконечниками указывали на воинственную враждебность к чему-то.

Вероятно, эту дверь обычно запирали, но не в эту ночь празднества. Когда она подалась вперед, я обнаружил за ней тускло освещенную прихожую. В противоположной стене еще одна дверь оказалась приоткрытой на четверть, и за ней находилась куда лучше освещенная комната.