Богема - Дафна дю Морье

– Давай уедем, – сказал Найэл. – Вот так, все бросим и уедем.

– И куда же мы могли бы уехать?

– Мы могли бы уехать в Мексику.

Они держали друг друга за руки и смотрели поверх реки на деревья.

– Шляпы с остроконечными тульями… – сказала Мария. – Не думаю, что мне нравятся мексиканские шляпы.

– Тебе и не нужна шляпа. Только туфли из особой кожи с запахом.

– Ни ты, ни я не умеем ездить верхом, – сказала Мария. – А в Мексике обязательно надо уметь ездить верхом. Мулы. И все вокруг стреляют.

Она смяла бумажный пакетик из-под вишни и бросила его в реку.

– Дело в том, – сказала она, – что я вовсе не уверена, хочу я уехать или нет.

– Дело в том, – сказал Найэл, – что я предпочел бы жить на маяке.

– Почему на маяке?

– Ну, на мельнице. В хмелесушилке. Или на барже.

Мария вздохнула и прислонилась к плечу Найэла.

– Надо смотреть фактам в лицо: мы никогда не будем вместе, – сказал Найэл.

– Мы могли бы быть вместе… иногда, – сказала Мария, – время от времени. До Сен-Клу еще далеко?

– Не знаю. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Так, любопытно. Мы должны успеть… кабаре, Фрида, твои песни.

Найэл рассмеялся и обнял Марию.

– Видишь ли, – сказал он, – для тебя побег – своего рода игра, представление. А Сен-Клу – все равно что Мексика, только ближе.

– Мы могли бы сделать из этого символ… – сказала Мария. – Нечто такое, к чему мы всегда стремимся и чего никогда не обретаем. Нечто такое, что всегда остается вне пределов досягаемости. Кажется, есть одно стихотворение, которое начинается словами: «О господи, Монреаль!» Мы можем сказать: «О господи, Сен-Клу!»

Повеяло холодом. Мария застегнула пиджак на все пуговицы.

– Вот что мы можем сделать, – сказала она. – Мы можем получить лучшее от обоих миров, вернувшись в Париж через Булонский лес на такси. Такси может ехать медленно… специально. Скорее всего, шофер проявит тактичность.

– Во Франции шоферы никогда не оглядываются на заднее сиденье. Они слишком хорошо обучены…

– …Как бы то ни было, – словно продолжая прерванную фразу, проговорил Найэл, когда такси выезжало из Булонского леса, – я бы предпочел поехать в Мексику.

– Нищим выбирать не приходится, – сказала Мария. – И все же…

– Что все же?..

– Я все еще пахну горчицей?

А в Париже Папа, Фрида и Селия обедали в напряженной, натянутой атмосфере. Папа был раздражен и сердит. Он взял на себя труд навестить пасынка, а его пасынок и пальцем не пошевелил, чтобы увидеться с ним. Он оплатил проезд дочери из Лондона и ее проживание в гостинице, а она шляется по улицам, как венская проститутка.

Все это было громко высказано Фриде за обедом.

– Я умываю руки во всем, что касается этих двоих, – сказал он. – Найэл просто-напросто избалованный сводник. Мария – потаскуха. В обоих течет дурная кровь. Оба плохо кончат. Слава богу, у меня есть вот этот ребенок. Благодарение Богу за Селию.

Фрида только улыбалась и сигарета за сигаретой курила свой «Честерфилд». Возможно, она и в самом деле похожа на наставника, подумала Селия, на снисходительного, отзывчивого наставника.

– Они скоро появятся, – сказала Фрида. – Я и сама была молодой… в Париже. Когда-то.

Долгий обед закончился. Но впереди был ужин и кабаре. Папа молча оплатил счет, и они так же молча отбыли на машине в то место, которое Папа предпочел назвать boîte de nuit[46].

– Все они одинаковые, эти заведения, – с мрачным видом сказал он. – Убежища порока. Совсем не то, что в мое время. Как низко вы пали, моя дорогая Фрида. Досадно низко. – Он пожал плечами и покачал головой.

По словам Папы, Селия ожидала, что boîte de nuit будет помещаться в чем-то вроде подвала, погребенного глубоко под землей. С бледными, зловещего вида посетителями, танцующими, прижавшись щека к щеке. Она очень удивилась, когда вошла в ресторан, похожий на Посольский клуб в Лондоне. Изысканно одетые женщины. Некоторые из них знали Папу. Он улыбался и раскланивался с ними. Фрида провела их к столику в углу зала. Вскоре к нему подошел молодой человек с осиной талией; щелкнув каблуками, он низко поклонился Селии и пригласил ее на танец. Она вспыхнула и взглянула на Папу. Наверное, он по меньшей мере маркиз или даже принц из дома Бурбонов.

– Все в порядке, – сказала ей Фрида. – Это всего-навсего профи. С ним можно не разговаривать.

Разочарованная Селия встала и пошла танцевать. Все же это своего рода комплимент. И она как пушинка унеслась в руках молодого человека. Представление началось немного позднее. В нем принимали участие два исполнителя – француз-рассказчик и Фрида. Француз был очень маленьким и очень толстым. Как только он появился, Папа начал смеяться и хлопать в ладоши. Папа был именно таким зрителем. Он от всего получал удовольствие. Селия не понимала ни слова, но не потому, что забыла французский язык, а потому, что рассказчик говорил на той его разновидности, которую она никогда не понимала. Наверное, он был до крайности вульгарен, раз Папа беспрерывно смеялся. Он смеялся, пока по щекам у него не потекли слезы и он не стал задыхаться. Француз был в восторге, его выступление еще никогда не проходило с таким успехом. Затем настала очередь Фриды; она встала из-за столика и подошла к роялю. Селия почувствовала, что краснеет. Всегда испытываешь некоторую неловкость, когда кто-то из знакомых выступает совсем рядом, а не на сцене. Фрида оказалась весьма предусмотрительной. Сперва она исполнила несколько номеров, в которых кого-то имитировала, и, хотя Селия не знала, кого именно – все они были французы, – по дружным аплодисментам она поняла, что эти певцы пользуются любовью зрителей.

Но вот в зале приглушили свет, и Фрида стала петь песни Найэла.

Слова были написаны другими, но музыку, конечно, сочинил Найэл. Некоторые песни исполнялись на английском языке, некоторые на французском. У Фриды был низкий, хрипловатый голос, иногда она фальшивила, на что никто не обращал внимания – столько в нем было тепла и выразительности. Песни, которые Селия слышала впервые, были хорошо известны людям, сидевшим за столиками. Они стали подпевать Фриде, сперва тихо, затем все громче и громче. Сердце Селии радостно билось, она испытывала гордость. Не за Фриду – она ее едва знала, а за Найэла – своего брата. Песни, написанные им, – его достояние, как и рисунки, выполненные ею, принадлежат только ей. Незаметно для себя самой Селия стала подпевать вместе со всеми и, взглянув на Папу, увидела, что он тоже подхватил мелодию. В глазах у него стояли слезы, но на сей раз не шампанское было тому виной. То были слезы гордости за Найэла, его пасынка, в жилах которого текла дурная французская кровь…