Князь советский - Эльвира Барякина

Задолго до начала заседаний пресса начала готовить население к процессу: в газетах и журналах рассказывалось о катастрофическом положении в угольной промышленности и о роли старых спецов в ее развале. Чтобы новости о Шахтинском деле дошли даже до неграмотных, было решено передавать их по радио, и вскоре на многих московских улицах появились столбы с репродукторами.

Большевики готовили поистине «процесс века», и Климу надо было радоваться, что счастье плывет ему в руки, но он был чем-то недоволен.

– Ну, в чем дело? – ласково допытывалась Галя.

Клим передал ей газету от 14 апреля 1928 года, в которой была опубликована речь Сталина:

Факты говорят, что «Шахтинское дело» есть экономическая контрреволюция, затеянная частью буржуазных спецов, владевших ранее угольной промышленностью. Факты говорят далее, что эти спецы, будучи организованы в тайную группу, получали деньги на вредительство от бывших хозяев, сидящих теперь в эмиграции, и от контрреволюционных антисоветских организаций на Западе.

– Там все решили до суда, – сказал Клим. – Никто уже не сомневается в том, что обвиняемые виновны.

– А ты разве сомневаешься? – удивилась Галя.

– Мне бы хотелось понять…

Он так и не закончил свою мысль. Что бы Галя ни делала, как бы ни старалась помочь Климу, он все равно расценивал ее как потенциальную доносчицу, при которой нельзя слишком много болтать. Она подозревала, что именно поэтому он не в состоянии полюбить ее: о чем может идти речь, если тебе нет доверия?

Если бы Галя уволилась из ОГПУ, Клима бы вынудили нанять другую помощницу. Это был замкнутый круг: она не могла бросить ОГПУ до тех пор, пока Клим на ней не женится, а он не собирался жениться на Гале, потому что она работала на чекистов.

2.

Чтобы Тату приняли в художественный интернат, надо было раздобыть направление профкома. Галя сунулась туда, но ей никто толком не разъяснил, кто за что отвечает.

Лубянку лихорадило: сверху пришел приказ о необходимости чисток – мол, надо выявить, кто из сотрудников ОГПУ не желает активно бороться с контрреволюцией.

То же самое происходило на всех предприятиях. В стране не было ни одной успешной отрасли, и директора, не дожидаясь собственного «шахтинского дела», брали инициативу в свои руки. Ведь раз у них ничего не получается, значит, кто-то саботирует их работу!

Чистка в ОГПУ еще не была назначена, но Галины приятельницы из канцелярии спешно выкидывали иностранные журналы мод, конфискованные у нэпманов, и прятали все, что могло изобличить их тягу к буржуазной жизни. Никаких больше открыток с заграничными артистами, никакого вязания на рабочем месте, никакой болтовни на тему «как сделать перманент в домашних условиях». Чекисты ходили на службу отутюженные и молодцеватые, и все их разговоры сводились к осуждению врагов и поддержке линии партии.

Секретарша Этери Багратовна шепнула Гале, что Драхенблют каждый день получает целые пачки анонимных доносов. Из-за страха перед увольнением чекисты принялись закладывать коллег, которые могли навредить им во время чистки. Личные дела сотрудников ОГПУ росли, как на дрожжах: каждого можно было поймать на преступлении – один линейку стащил с работы, другой незаконно получил путевку, третий – однажды высказался в поддержку оппозиции.

Галя зашла к Алову и увидела, что тот сидит на подоконнике и мажет электрические лампочки лаком для ногтей. По комнате расползался удушливый запах растворителя.

Алов недовольно покосился на Галю.

– Ну, чего уставилась? Я лампочки из нашего коридора подписываю. А то их все время кто-то вывинчивает, а взамен ставит старые, перегоревшие. Завхоз уже пообещал докладную на нас написать.

Галя покосилась на полдюжины лампочек с кроваво-красной надписью: «Украдено в ОГПУ».

– А лак у тебя откуда?

– Диана Михайловна дала: «их сиятельства» устроили общее собрание и постановили, что больше не будут красить ногти. Что у тебя нового?

Галя рассказала о том, что в помещение «Московской саванны» въехала общественная организация «Лига времени». Ее члены, тощие и заморенные студенты, «научно организовывали свой труд», старались не опаздывать и везде ходили с книжечками, куда записывали по часам, что они делали.

– Рогов больше не вспоминал о Купиной? – перебил Алов.

– Нет, ни разу.

– А жаль! Тебе бы, чижик, заговор какой раскрыть… А то придет время чистки, а ты даже предъявить ничего не сможешь. Ты повнимательней приглядывайся к своим иностранцам, ладно?

Галя перепугалась: еще не хватало, чтобы Алов заставлял ее наговаривать на Клима!

Он внимательно посмотрел на нее:

– Ну чего ты кислая такая? Тебя твой Рогов не обижает?

– Нет, бог с тобой! – Галя поспешно сменила тему: – Я насчет Таты… Она хочет поступить в художественный интернат в Ленинграде, но ей нужно направление от профсоюза. Ты не поможешь?

Она показала Алову рисунки дочери, и тот аж удивился:

– И в кого она такая уродилась? Я, конечно, поговорю с профкомом… А вы скучать друг по дружке не будете?

– Будем, конечно! Но что не сделаешь ради ребенка?

Алов положил ей руку на плечо, и Галя вздрогнула: неужели он сейчас к ней полезет? Ох, только не это!

– Ты не обижайся, ради бога, но нам надо прекратить личные отношения, – помявшись, сказал Алов. – Пойми меня правильно: я хорошо к тебе отношусь, но сейчас просто не время. Скоро у нас начнутся чистки, и придраться могут к чему угодно. Глупо вылетать со службы за низкий моральный уровень, правда?

От радости и облегчения Галя чуть не заплакала.

– Я все понимаю.

Алов сам растрогался.

– Мы с тобой, чижик, строим новую жизнь и у нас все должно быть не так, как раньше.

Галя вылетела от него, как на крыльях. Слава богу, отвязался… А если и с Татой все сложится, будет вообще замечательно!

Внутренний двор был залит весенним солнышком, а под забором желтели цветы мать-и-мачехи, похожие на рассыпанные пуговицы.

– Привет! – поздоровался с Галей Ибрагим.

У ворот внутренней тюрьмы стоял уже не один, а три автомобиля-«воронка». Дверца одного из них была густо измазана кровью.

– Погода-то какая чудесная! – весело воскликнул Ибрагим. – Скоро на речку пойдем – загорать-купаться будем!

Он привинтил брезентовый шланг к торчащему из земли крану и принялся поливать машину.

Галя торопливо пошла прочь. Не надо думать о «воронках» и людях, попавших в них прошлой ночью! Наверное, это были какие-то спекулянты, и ее с Климом все это не касалось.

3.

«Книга мертвых»

В прошлой жизни Вайнштейн наверняка был жрецом, причем высшего ранга. Он всерьез принялся за мое обращение в коммунистическую веру, и мы с ним подолгу беседуем на «богословские темы».