Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Священников? Я же говорю, тело, а не дух. Как и миллионы не священников. Что касается школы… мало ли во что верят люди в молодости. Я упоминал о Булгакове. Одну из его работ одобрил Ленин. Но дух не выбил даже Маркс. Кстати, — Сергей неожиданно оживился, — интересная деталь — увлекались Марксом и те, и другие, но одни принесли кровь и ненависть, а другие — добро и гимн человеку! Так вот, — снова помедлив, продолжил он, — В Америке берегут тела людей. Тела в относительной безопасности. Это и понятно — идеология его сохранения. Чистый материализм. Коммунисты — слон в посудной лавке по сравнению с ними. Здесь изощрённость в другом — в уничтожении душ! Эта ипостась — пыль, песчинка среди громады небоскребов, гор из чизбургеров и бездны развлечений. Её почти нет, раздавлена. Но есть заменители. Масштаб предложения их чудовищен. Заметьте, раздавлено не тело — оно в благополучии и сыто. Нигде в мире поклонение идолам не возведено в ранг государственной идеи, как там! Не только идолам искусства и эстрады, но и бизнеса, политики. Чистое язычество. Гигантский откат назад. А вам не нравятся российские. Откаты… Баловство.

Меркулов искренне рассмеялся:

— Ну-ну, продолжайте… Хорошо бы записать вас и дать послушать друзьям!

— Отброшены. Паноптикум многобожия возрожден в другом обличье. Ватикан со счёту сбился, но молчит! Значит, индульгенция уже готова? Вопрос, как и четыреста лет назад, в цене? Тут уже не двойные стандарты. Вызов потрясает! И кому? Создателю!

— А мы, значит, впереди? Опять?

— Посмотрите вокруг. Сколько новых храмов. Жив дух. — Сергей выпрямился. — В Америке с этим туго. А вот церковь сатаны не случайно основана именно там. Зарегистрирована и официально признана религией. Идеология крайнего человеконенавистничества приобрела право на существование именно в Америке и именно сегодня! Кстати, реальный успех в жизни стал одним из критериев продвижения внутри церкви её членов. Успех! Даже не значительность оккультных достижений! Оцените гибкость дьявола и выбор места! Вот это платформа! Внутри у тамошних пусто. А внешне — благополучие. Выработана целая идеология уничтожения творца в людях. Церковь лишь результат. Нет… среди духовных потерь человечества заокеанские на первом месте. Между прочим, за те же сто лет. И далеко ушли. Мы, по счастью, в хвосте. Так что на этот раз впереди все-таки они. И заслуженно! Ведь счёт пошёл на сотни миллионов.

— А как же свобода? Свобода!

— Так и думают их правозащитники, проглотившие объявление родиной сатанизма собственной страны, потому что провозглашают такую систему образцом для других. Опять кумиры. Между прочим, лет двадцать назад в «Литературной газете» было напечатано интервью одного и ныне известного журналиста со жрецом Церкви сатаны. На вопрос: «Что такое сатанизм?» тот ответил прямо: «Это американский образ жизни». Кстати, впрок журналисту слова не пошли. А сползаем мы именно к такому образу. Причем опять через станцию «Баррикадная». Время напомнить, в том числе и ему, что «не создавай себе кумира» — одна из библейских заповедей. У них же — кумир-система! Настоящее поклонение идолам. Вот это размах! И вне «системы» правозащитники не нужны. На их совести уже не люди, а души. Да «Бесы» Достоевского жалкие шалунишки! Эх, что говорить… Мы почти уже вверх ногами, а воронка засасывает всех. И разверзая бездну, всё расширяется, стаскивая в себя города, страны и континенты. А теперь наложите картину на неизменность человека во времени и ответьте: что меняется тогда в мире? Что? Чем замещается в нас образ и подобие Бога? И кому достаётся вытесняемое? Какую чудовищную казнь уготовил планете, всему живому, смотревшему тысячелетия с надеждой на него, «венец природы»? Только держите голову. Треснет!

— Воронка? Неизменность во времени? О чём вы?

— Простите, опередил. Выдержка изменяет. Боюсь опоздать, — Сергей, словно сожалея, мотнул головой.

— Что до свободы… Да нет там никакой свободы. Ведь мой вывод не из сказок диссидентов. Бывал много раз. Ты свободен визжать на концертах Мадонны. Можешь наслаждаться свободой слова, передвижения, самовыражения и прочими «ия». Не дай бог задуматься тебе о свободе духа. Раздавят как клопа, только пискни. Потому что такая свобода противоречит идеологии успеха, которая как обязательный предмет включена в программы всех университетов. А дух считает идеологию сатанинской! — с раздражением отрезал Сергей и замолчал.

Неожиданно в окно кабинета что-то стукнуло. Маленькая синичка, сидя на подоконнике, ударила клювом по стеклу ещё раз, искоса глядя на людей внутри. Те повернулись и несколько секунд смотрели на птицу. Всем видом своим она будто бы говорила: «О чем это вы, люди? Посмотрите, как ярко светит солнце, как цветут яблони, как встречают меня птенцы. Как прекрасно голубое небо и воздух в вышине. Но я боюсь. И не чёрной вороны, которая хочет разрушить моё гнездо, а вас, людей. Вы всё что-то говорите, говорите, а потом делаете. И мы гибнем. Бедные, бедные мои детки».

«Тьфу, чертовщина какая-то, — вздрогнул Сергей, — я не могу её слышать…»

— И я, — отозвался Меркулов.

Оба переглянулись.

— Странно это всё, — произнес гость и, отвернувшись от окна, будто отстраняясь от птицы, пробормотал:

— Да что я? Кто я такой? Тот же Бердяев сказал как-то: «Человек… мертвит природу своим падением в материальную необходимость. — Голос стал громче. — Падение высшего иерархического её центра влечёт за собой падение всей природы, всех низших её ступеней». А дальше впечатывает: «Всё больше ответственен человек и всё менее ответственны камни»! Я бы добавил, мертвим и природу человека.

— Нет, добавляйте «материальной необходимостью», раз уж ссылаетесь, — вставил Меркулов. — Нам необходимо выживать! От этого никуда не деться. Мал якорёк, а держаться можно. Не вся вина на человеке. Принуждение в какой-то степени…

— Понятно, не вся! Но и «необходимости» нет. Её иллюзию обосновывают подписавшие договор. Те, уже из пропасти.

— Слушайте, — режиссёр, скривив гримасу, как-то странно причмокнул губами, — а что вы, ну пусть мы, в этой брани-то выловили? Вам-то какой прок в их точке зрения? Великих. — И потянулся за сигаретой.

— Огромный. Я понял, что не обманывался в убеждении, чем настоящее произведение должно откликаться в душе каждого. Понимаете, каждого прикоснувшегося. Всех до единого, а не только «понимающих» или «избранных». Исключительности искусства — нет. А «понимающие» боятся сказать правду, которую неизменно чувствуют, испуганно озираясь. Но, заметив строгие взгляды «учителей», будто бы восхищаются будто бы «произведениями», гордясь и причисляя себя к будто бы избранным. Хотят ноздря в ноздрю. Флоберу и Мопассану удалось проломить стену. То, чего не позволили сделать в России Гоголь и Достоевский Тургеневу — «почти французу по совершенству», как называл его Мопассан. Мопассан, которым восхищался и Золя, превознося романы того как «поэмы вину, пьянству и пороку». Который, сходя с ума от безудержного употребления наркотиков, к чему открыто призывал и остальных писателей, говаривал о Толстом: «Крупный талант, но довольно варварский. Наивно мудрствующий. Открывающий давно открытые Америки. Путающийся в том, что уже давно распутано». И это о гиганте, которого «одного достаточно, чтобы русский человек не склонял голову, когда перед ним высчитывают всё великое, что дала человечеству Европа», как выразился Чайковский. Так кому прикажете верить обывателю? Человеку по сути или объявленному Европой гению? — Сергей замолчал. Было заметно, что он взволнован.