Разборки в Токио - Айзек Адамсон

Похоже на собеседование при приеме на работу, когда тебе внушают, какая у них славная команда. По логике игры, поздновато агитировать меня к ним присоединиться, но, может, пару-тройку фактов я добуду.

— Кто вы…

— Господин Чака, мое имя не имеет значения, — повторил он с той же улыбкой.

— Не вы. Организация. Я тут провел небольшое расследование и не обнаружил даже названия. Как вас, ребята, называть?

Старик нахмурился:

— Ну, боюсь, вы затронули довольно щекотливую тему, — сбивчиво начал он. — Как такового, названия у нас нет. Позвольте поправиться. Мы пока не нашли его снова, хотя уверяю вас, эта задача поручена лучшим нашим исследователям. Они даже отследили утерю названия вплоть до ошибки клерка в период Токугава.[67]Именно тогда по чистой случайности известный вам символ полностью отделился от своего значения. Всего лишь бюрократический ляп, но какие неудобства он нам принес. — Старика это очень развеселило. От смеха его большое лицо пошло морщинами. Я мучился, соображая, где мог видеть этого старика прежде.

— А как вы сами себя называете? — спросил я.

— Никак. Мы еще пока не определились. Называть себя абы как мы не хотим. Наше название священно. Хотите выпить? Может, чего-нибудь перекусить?

Я отказался.

— Очень хорошо. Во-первых, хочу поздравить вас с избранием. С тех пор как вас выбрала Флердоранж, мы хорошенько покопались в вашей биографии и полагаем, что она сделала прекрасный выбор. По правде говоря, ей это не всегда удается.

Теперь ты избранный, сказала она.

Я прикинулся, будто не в курсе:

— Она меня выбрала?

— Когда подошла к вам в этом баре, Пурпурном как-его-там. Это был первый знак. Консуммация имела место в вашем номере в гостинице.

Весьма огорчительное понятие о консуммации.

— Все это, разумеется, конфиденциально. Вы репортер — понятно, что это против вашей природы. Но никому не рассказывайте то, что я вам сообщу. Мы — организация, которая блюдет свою конфиденциальность. Наше существование строится на анонимности. Очень немногие знают о нас, и, если потребуется, мы не остановимся даже перед насилием, дабы сохранить статус кво. Нет таких границ, которых мы не перейдем ради благополучия Флердоранж. Ее жизнь священна. Разумеется, жизнь каждого человека священна, это закон — но у некоторых она священнее. Вам известна толика того, на что мы способны, так что мне нет нужды распространяться. Поймите, это не угроза, а объяснение. «Крутая» речь окончена.

И он выдал улыбку страхового агента. Если не пойму, где я видел этого старика, — свихнусь как пить дать. Я уже встречал его во время этой поездки в Японию. Но где? Не на турнире. Не на киностудии. Не в отеле, не в полицейском участке и не в штаб-квартире якудза. Прежде чем я успел перебрать остальные места, он снова заговорил:

— История Флердоранж невероятна — я уверен, невероятнее, чем у любого, с кем вы только столкнетесь в жизни. Часть наших обязанностей включает постоянное исследование ее прошлого, которое настолько глубоко, разнообразно и фантастично, что не вписывается ни в какие границы реальности, в которой живет большинство людей. Изложение хроники жизни Флердоранж — пустое занятие, ибо, пока мы узнаём о ней что-то новое, она продолжает жить — создавая новые загадки. Мы вечно играем с ней в догонялки. После Тридцатилетнего Сна мы уже ближе, но вплотную не подходим никогда. Однако у нас большие надежды на будущее. С момента ее последнего отпуска имел место ряд, технологических усовершенствований.

Я почувствовал, как у меня начинают слипаться глаза. Я тряхнул головой и расправил плечи. Не время спать. Он продолжил:

— Начнем с начала, которое, возможно, представляет собою наиболее смутный и наименее понятный для нас период жизни Флердоранж. Мы всегда работаем в глубь: начинаем с того, кто она сейчас, и пытаемся добраться до источника. Один из наших главный спецов по метафорам сравнил это с плаванием на каноэ по бесконечно извилистой реке с целью добраться до ее истоков, которые, кажется, совсем рядом, за следующим поворотом. Отдел метафор мы, конечно, сократили. По их собственному признанию, пред Флердоранж метафоры тускнеют. Она ни с кем не сравнима, она просто есть, и попытки оценить ее посредством сложных лингвистических приемов… ну, мы решили, что это просто нечестно.

Его слова обволакивали меня шелковистым звоном отдаленного колокола. Шуршащие, пульсирующие отголоски слов. Глухое гудение, будто электрический шмель, — только мягкое, как кролик. Кролик? Я вздернул голову. Правильно сделали, что разогнали отдел метафор.

— Так вот — ее происхождение. Мы не знаем ни даты, ни места ее рождения. Среди наших ученых шли горячие дебаты о том, родилась ли она в Китае и приехала в Японию, или была японкой по рождению. Само собой, нам бы хотелось, чтоб она родилась здесь, но невозможно выяснить наверняка. Письменных свидетельств ее существования до седьмого века не обнаружено, но, поскольку письменность в Японии появляется только в этот период, это мало что доказывает. Ранние века — темное время, полное противоречивых легенд. Говорят, она жила недалеко от Осаки во времена восхождения Императора Дзимму на Хризантемовый трон в 660 году до нашей эры.[68]Но в народной песне, сложенной в Наре,[69]предполагается, что Флердоранж жила именно там и исполняла Семилетний танец, прежде чем удалиться в тайную пещеру, охраняемую лесными демонами. Информация весьма обрывочна. Даже ученые при датировании этих данных оперируют столетиями. Наши методы не так примитивны, как у профессоров, но и у нас свои пределы… Мы нашли две сильно кодированные ссылки на нее в 712 году, в «Записях о деяниях древности» и позже, в 720 году, она упоминается в «Хрониках Японии». Впрочем, не пытайтесь найти источники: наша организация веками систематически уничтожает все эти пассажи. Даже если бы вы получили доступ к оригинальным документам, упоминания о Флердоранж очень невразумительны, и без ключа их не расшифруешь. В качестве эксперимента в 1843 году мы послали код Лафкадио Хёрну[70]— писателю вроде вас. И Хёрн, черт побери, почти его расшифровал. Но он был гений, а не поденный писака из молодежного журнальчика. — Сделав паузу, он посмотрел на меня. — Шучу, конечно. Я слыхал, вы довольно прилично пишете.