Серебряный лебедь - Сабрина Джеффрис

Обе женщины вопросительно посмотрели на Анабеллу.

– Ну, что ты колеблешься? У тебя есть гордость? – воскликнула Афра. – Честно говоря, мне даже в голову не приходило, что Хэмпден способен так неуважительно отнестись к чувствам женщины.

Анабелла повернулась к подругам спиной, пытаясь устоять перед искушением присоединиться к их мнению. Неожиданно в памяти всплыло лицо Седли. Анабелла поняла, что уж Седли с Рочестером после его просьбы не говорить, куда он отправился, уверены – Колин поехал навестить свою тайную любовницу. И теперь, конечно же, будут обмениваться заговорщическими взглядами и улыбаться за ее спиной.

Решено. Она не позволит Колину себя дурачить. Она вырвет любовь из своего сердца и никому не покажет, как ей больно.

Анабелла медленно сняла с пальца кольцо Колина и положила его в карман фартука. Больше она его не наденет. По крайней мере, пока он не докажет, что это не плата за ее тело.

– Ну, что ж, леди, давайте позабавимся, – решительно произнесла она. – Пусть наши ветреные возлюбленные кусают локти, поняв, каких изумительных женщин они потеряли.

Отцы, не верьте больше дочерям,

Как ни были б невинны их повадки!

Шекспир. Отелло [Перевод Б. Пастернака.]. Акт 1, сцена 1.

Эдвард Мейнард смотрел спектакль, сидя в одной из лож герцогского театра. Вскоре после восстановления короля на английском престоле Мейнарду стала противна аморальность лондонских подмостков, и уже почти пять лет он не ходил в театры.

Увидев появившуюся на сцене актрису с густо накрашенным лицом, одетую в полупрозрачное платье, он недовольно поморщился. Мейнард не мог понять, почему женщинам так хочется демонстрировать себя в столь дурацком виде. По его мнению актерское ремесло – не женское занятие. Насколько благопристойнее вело себя общество в те времена, когда на сцену дозволялось выходить только мужчинам!

Он не сомневался, что актрисы, развращавшие юнцов, были основной причиной современного падения нравов.

Проверив по программке, как зовут размалеванную танцовщицу, Мейнард убедился, что его дочь появится только в следующей картине.

Мейнард заворочался на неудобном сиденье и вновь устремил взгляд на сцену. Он сидел в глубине ложи с полузадернутыми шторами, однако пересаживаться поближе или, тем более, перебираться в партер не желал, предпочитая оставаться незамеченным.

Он вообще не собирался идти в театр, но треклятый Хэмпден не оставил ему выбора. Маркиз не появлялся уже несколько дней, а когда Мейнард послал к нему лакея, выяснилось, что молодой оболтус укатил в свое имение и будет отсутствовать недели две.

Мейнард до боли в пальцах стиснул набалдашник трости. Как посмел этот безалаберный мальчишка покинуть его в самый критический момент? Только последний разгильдяй мог пообещать разрешить загадку Анабеллы Мейнард и тут же бесследно исчезнуть.

Совсем недавно Уолчестер полагал, что подлая девчонка то ли подослана врагами, то ли преследует свои цели: например, хочет вызнать подробности о давних событиях в Норвуде. Теперь же, узнав от Хэмпдена, что она действительно может оказаться его дочерью, он неожиданно для самого себя захотел ее увидеть.

На сцене появился новый актер. Через мгновение граф догадался, что перед публикой предстала женщина, переодетая мальчиком. Граф ужаснулся. И куда только смотрят власти? Разве мыслимо, чтобы женщина принародно появлялась в облегающих брюках и тонкой рубашке?!

– Боже милосердный, – потрясенно выдохнул он, – до чего докатился нынешний театр!

Публика в партере оживилась и громкими выкриками начала приветствовать актрису. Услышав, как записные щеголи скандируют: «Серебряный Лебедь! Серебряный Лебедь!», Уолчестер окаменел. Шлюшка в мальчишеском костюме была его дочерью!

Да, он даже без предупреждения узнал бы ее. Мальчишеский костюм не мог скрыть сходства этой девицы с матерью – те же черные, как полночь, волосы… стройное, незабываемое тело… грациозная шея. Каждое движение Анабеллы напоминало маркизу Фебу.

Память вернула его к тем давним временам, когда он, раненный в битве при Нэзби, до самозабвения целовался с черноволосой красавицей. С тех пор прошло уже двадцать три года, но старый граф помнил каждое мгновение, когда помогавшая матери ухаживать за ним девушка постепенно влюблялась в него.

Их первая ночь прошла почти под самым носом ее папеньки – ярого приверженца Кромвеля. И уж, конечно, тогда граф не думал о последствиях. Уолчестер до сих пор не мог сказать, что его больше привлекало в Фебе: то ли ее самоотверженная любовь, то ли наслаждение от обладания дочерью врага. Он был опьянен своей шпионской миссией во вражеском окружении, и страсть Фебы добавляла в его опьянение привкус победы. Но нежданно-негаданно вино обратилось в уксус: Уолчестер случайно узнал, что круглоголовые выследили троих королевских шпионов, которые, как и он, уцелели в битве за Нэзби.

Поначалу граф растерялся, но, придя в себя, написал зашифрованное послание, замаскировав его под стихотворение, и попросил Фебу доставить его по назначению. Сам он никогда не доверял женщинам, но здесь пришлось рисковать – Феба, в отличие от своего отца, не интересовалась политикой, зато она любила Эдварда и готова была исполнить все, что он пожелает.

Однако графу до сих пор не было известно, доставила она его послание по назначению или же оно попало в руки врагов. Все минувшие годы Уолчестер жил под страхом, что его обвинят в гибели троих товарищей. Тогда его успели предупредить, сообщив, что все трое арестованы и при них найдены секретные бумаги Карла I. Не дожидаясь, когда враги выследят и его, он в ту же ночь бежал из Норвуда.

Как выяснилось впоследствии, норвудские события оказались поворотным пунктом гражданской войны. В руках круглоголовых захваченные документы оказались решающим оружием – в них подтверждалось, что Карл I в целях возвращения престола подготавливал заговоры с Ирландией, Голландией, Францией и Бог весть с кем еще. Эти сведения обеспечили парламенту поддержку народа, не желавшего жить по указке чужестранцев, и положение роялистов стало стремительно ухудшаться. Вскоре потерпевший сокрушительное поражение король был приговорен к смертной казни, и ему отрубили голову.

Уолчестеру казалось, что виноват в этом он один. Не струсь он и сумей предупредить хранителей королевских бумаг – вся история страны пошла бы по-другому. Смертельный ужас охватывал его при одной только мысли, что Бекингем или какой-нибудь другой заносчивый юнец, ставший в последние годы советником короля, может узнать о его роли в норвудской катастрофе; а вплоть до Реставрации он боялся, что Феба выдаст его сторонникам Кромвеля. Правда, в конце концов граф решил, что норвудская история канула в лету и о его трусости уже никто не узнает.

Теперь же граф стал упрекать себя за то, что слишком рано поверил в забвение своих давних дел. А что, если Феба передала его шифровку дочери? Не потому ли Анабелла пользуется его давним псевдонимом? Если она хранит его письмо, то скорее всего знает, что он тогда струсил и в конечном итоге виноват в разразившейся катастрофе. Да… Узнай об этом король, все пропало!