Катастрофа - Мари Саат

— Что ты мне об этом говоришь! Поди матери скажи! — взрывается Малл.

И Оскар ковыляет прочь.

Через некоторое время со двора в ригу торопливо входит мать. В руках у нее кастрюля. Оскар семенит за нею, все так же потирая спину, и жалуется:

— Делай что хочешь, никак не согнуться! Будто ножом режет!

Мать выливает содержимое кастрюли в ведро для скотины, стоящее в углу риги, быстро оборачивается, но пройти не может: большой живот Оскара загораживает ей путь. Теперь они с матерью стоят друг против друга; один высокий, другая маленькая, у одного живот большой и отвислый, у другой — круглый, но упругий.

— Плохи твои дела! — с легкой насмешкой говорит мать, но затем ей становится совестно, и она советует зятю:

— Можно водкой натереть и шерстяным обвязать — пусть Малл сделает! А еще лучше можжевеловым веником попарить…

— С такой спиной, пожалуй, нельзя навоз поднимать? — озабоченно спрашивает Оскар.

— Что ты, что ты! — с облегчением и пониманием восклицает мать. — Нечего себя гробить! Здесь и без тебя народу хватит!

— Мужская сила никогда не помешает… — говорит Оскар с горьким сожалением.

— У нас в доме мужской силы хватает! — поспешно отвечает мать. — Не гоже зятю из-за тещиной скотины уродоваться!

— Ну да, — смущенно произносит Оскар, продолжая разглаживать поясницу, — так ведь я не то чтобы совсем расклеился… Может, какую работу полегче?..

— Можешь баню истопить, если сил хватит… Эх, да ты же наклоняться не можешь…

— Нет, нет, это мне совсем не трудно! — быстро и радостно произносит Оскар. Его самочувствие тут же улучшается, но вместе с тем Оскара начинает мучить совесть: а что если он не выглядит достаточно немощным — остальные могут подумать, что он просто отлынивает от работы.

Наклонившись с охапкой дров к каменке, он с облегчением отмечает, что спина все же не гнется. Правда, не то чтобы как ножом колет, но все-таки больно. Надо поберечься, иначе и вовсе, худо будет. И кто еще о тебе позаботится, как не ты сам, — всегда говорит его мать, — ты же человек взрослый, не младенец, который сам не может сказать о своей беде… И, сидя перед каменкой, он снова ощущает то приятное весеннее чувство, которое знакомо ему со школьных времен, когда, удрав с уроков, он разводил у железнодорожной насыпи костер… В воспоминаниях Оскара о мальчишеской поре все остальное заслоняют большие толстые женщины — мать и учительницы. Он боялся, по-своему любил и в то же время старался надуть их. У них всегда было такое выражение лица, будто они видят его насквозь, и все же он умудрялся водить их за нос. Видимо, еще в школе укоренилась в нем привычка увиливать от всех общественных мероприятий. Мало того, он чувствует, что просто обязан поступать так. И не важно, сулят эти мероприятия удовольствие или нет, гораздо важнее то, что они коллективные, а значит, он может в это время заняться чем-нибудь другим, более приятным.

Оскар сидит перед каменкой на маленькой низкой скамейке и пристально глядит в огонь. Время от времени его глаза закрываются, а голова склоняется на грудь. Дрова потрескивают, как сухие ветки под ногами. Словно он идет по лесу. Что он делает в лесу? Ищет что-то? Нет, кого-то ищут — к нему подкрадываются маленькие зеленые солдатики. Если ступать тихо, они его не заметят, только бы ветки не трещали под ногами. Сводчатый ход ведет глубоко под землю; крутая каменная лестница… Внизу темно, но навстречу струится тепло и чей-то голос нежно, призывно уговаривает его: «не-ходи-не-ходи-не-ходи…», ему становится не по себе, он устремляется наверх, и тут ему в спину ударяет поток холода… А затем все вокруг охватывает пламя; он мчится на огненно-красном лимузине где-то между небом и землей; откуда-то сверху его манит та самая ласковая женщина — стройная, светловолосая и прекрасная, как актриса Ада Лундвер, и опасная… что-то стреляет… похоже, глохнет мотор… Машину подбрасывает и трясет, это его маленький зашпаклеванный «москвич» сердитым голосом начинает отчитывать Оскара:

— Сидишь на сквозняке вспотевший, а у самого спина болит, — песочит его Малл, стоя на пороге, — хотя бы дверь прикрыл или обвязал спину чем-нибудь шерстяным.

Оскар моргает.

— Славная ты у меня баба! — неожиданно радостно произносит он и обнимает колени Малл, но тут же ойкает, потому что теперь и впрямь в спину будто ножом кольнули.

— Ну вот, теперь «ой»! — сердится Малл. — Отпусти, я принесу тебе что-нибудь накинуть!

— Погоди! — говорит Оскар и шепчет: — Послушай, принеси мне еще этих соленых грибков, они такие вкусные!

— Здрасьте! Не могу же я, такая грязная, прикасаться к еде! — ворчит Малл, но Оскар знает, грибков она ему принесет.

И, сидя в одиночестве у печки, он думает о том, что все-таки ему здорово повезло в жизни. О том, как заботилась о нем мать. И о том, как ему теперь хорошо и уютно рядом с такой женой.

15

В хлеву

И вот закипела работа. Лошадь с телегой подогнали к хлеву, задок телеги протиснули в двери. Март ворочает в загоне для овец, Энн и Ильмар выгребают навоз, накиданный матерью под куриными насестами.

В ворота хлева врывается яркий свет. Но внутри все же темновато. Люди в этом освещении кажутся серыми привидениями, и непривычно звучат их голоса — громкие и четкие.

У матери в руках вилы. Она старается втиснуться между Ильмаром и Энном, но Энн все время загораживает ей проход.

— Передохни немного, — говорит мать Ильмару, — ты же непривычен к такой работе!

Но Ильмар, закусив губу, мотает головой, а Энн прикрикивает на мать:

— Куда ты лезешь! Наткнешься на вилы!

— Я тоже покидаю немного, все быстрее будет!

Малл влезла на загородку свиного станка, она собирает из гнезд яйца и кричит сверху:

— Куда ты! Там втроем не уместиться! Я сама спущусь, а ты не лезь, только мешаешь, еще напорешься на вилы!

Мать отступает на шаг и останавливается за спинами мужчин, недовольная, растерянная…

Ильма бродит по жилой риге, рассеянно поглаживает ткацкий станок. Ей хочется пройтись по поскотине, мимо полей, к лесу, но она не решается, потому что это могут истолковать превратно — ведь все остальные заняты делом. Мийя готовит еду, Оскар топит баню. Даже Эве не слоняется где-то, а сидит в комнате и учит уроки. Правда, Ильму никто не упрекнет, если она отправится в лес, — на то она и художник. Но так нельзя. Ей тоже хочется быть как все люди. Только на кухню, помогать Мийе, она не пойдет! Ильма не переносит кухню. Здесь варят и парят точно так