Убить Ланселота - Андрей Басирин

Стражники вошли.

– Молодцом парень, молодцом, – тоном знатока объявил Ганхель, обходя Хоакина. – Иные на полбрюха каменеют, иные – до подмышек. Потом добивать приходится. Чтоб не мучились, значица. А на этом ни песчинки.

Он присел возле обеспамятевшего Ланселота. Клинком раздвинул зубы Хоакина, влил несколько капель вина. Стрелок чихнул и открыл мутные, непонимающие глаза.

– Господин Фортиссимо? – жалобно спросил он у Лизы. – О мой король, как причудливы ваши облики.

– Готово дело. – Ганхель поднял глаза к небу. – С мертвыми разговаривает. Ничего, сейчас оклемается. Эп. ваятель!

– Да, господин стражник.

– Дельце есть. По велению господина профоса. Мрамор сейчас подвезут, увековечишь вот их, – он небрежно махнул рукой в сторону Фуоко и Хоакина, – в камне.

– Жаль старого скульптора, – заметил голем. – Умер бедняга Пчеллини. Какой был мастер!

Тальберт похлопал Хоакина по щекам, дернул за нос Стрелок застонал, попытался отвернуться.

– Скульптуру изваять? Это работка славная, – заметил Ойлен. – А как с оплатой?

Профос сморщился:

– За деньгами дело не станет, лентяй. Триста. Когда управишься?

– Завтра. К самому утру будет готово.

Стражники переглянулись.

– К утру? – обрадовался профос – Так быстро?

– А что возиться? Была бы работа какая. Маши себе молоточком и маши.

– Еcли к утру, – почесал в затылке Ганхель, – то мы едва успеем. Бюргеров оповестить, помост сколотить.

– Не рассуждать! Ваше дело – приказ.

Профос приосанился, ткнул Ганхеля пальцем в грудь.

– Ты. Головой отвечаешь. За наличие присутствия мест на церемонии. Ясно?

– Так точно, господин профос.

Неумолимый перст передвинулся в сторону Пампфеля. Тот попытался отодвинуться, однако палец следовал за ним:

– Ты, Пампфель, разберешься с пленниками. Согласно процедуре. Чтобы не плодить поддельных фальшивок к бессмертным творениям Базилиска. Уяснил?

– Будет сделано, господин профос.

– То-то же. Исполнять!

Старый служака оборотился к скульптору. Глазки его сузились. Ойлену профос не доверял, а уж где недоверие, там и ненависть.

– Смотри, каналья. Обманешь – я тебя в бараний рог. Самолично в глину закатаю! Будешь вторым Глинниусом. Смотри мне! – повторил он уже в дверях.

Дверь хлопнула. У господина профоса были причины для спешки. Вся эта история с взяткой и попыткой побега пахла дурно. До возвращения герцога ему предстояло обстряпать дело по-свойски. Обелить себя, свалить вину на Эрастофена. Следы замести.

Так что мешкать не стоило.

– Зачем это, интересно, помост? – поинтересовался Ойлен, когда профос ушел.

– Для доннельфамцев. Чтобы, значит… – Пампфель замялся, подыскивая нужное слово, – порезантировать новую скульптуру. Вклад в мировую культуру Базилиска-батюшки. Ну что, поднимаем прохиндея? Девушка, примите позу потрагичнее.

Мрамор принесли быстро. Глиниус оказался существом воистину незаменимым: расторопный, деятельный, ответственный. Как и все големы, впрочем. Ойлен успел не раз пожалеть, что раньше ему таких помощников не попадалось.

Молоток скульптора застучал по зубилу. Забулькало вино. Дело стронулось с мертвой точки.

Хоакиново заклятие обладало одним интересным свойством. Пока стрелок жил в Деревуде, оно никак не проявлялось, но стоило покинуть насиженное место, и тайное стало явным. Чих воздействовал не только на Хоакина, но и на пространство вокруг него. Иначе говоря, любую местность превращал в Деревуд и сторожку, где Хоакин впервые встретил Бизоатона. Изменения – крохотные, почти незаметные – бежали по Базилисковой Камении, преображая стражников, камергеров и поваров.

– Ганхель, дружище. Ты пьешь? При исполнении?

Стражник удивленно уставился на кружку в своей руке:

– И правда. Что это я?

– Придется доложить герцогу. Извини, дружище. Сам понимаешь: долг есть долг.

– Да я ничего. Понимаю, не впервой… Но ты уж и на себя донеси, Пампфель. Я видел, как ты укусил куриную ногу. О, вот опять!

Солдаты удивленно посмотрели друг на друга:

– Дисциплина ни к зверю. Совсем разболтались, – и вновь принялись за вино и еду.

Тем временем Тальберта терзали муки творчества. Глыбища мрамора с грохотом передвинулась. Потом еще и еще. Голем вытер пот, обмахнулся скатертью, которую сорвал со стола, и заявил:

– Вот так вот. Всю жизнь – камни. Камни, камни, камни. Все в подземелье. Как сланец последний.

– Сюда двигай и помалкивай. Да осторожнее!

Мрамор ожесточенно заскрежетал. Скатерть взвились, словно знамя.

– Э-ге-гей, на волю! – вдруг выкрикнул голем. – На природу, люди! Сень лесов зеленых. Ждет, манит, трепещет!

Тальберт постучал по глыбе зубилом, прислушиваясь к звону. Чем-то звук ему не нравился.

– Лиза, сядь правее, – приказал он. – Вот так. Голову Хоакина – на колени. Так, хорошо. Взгляд любящий. Еще любящее! Хорошо. Вы, крохи, – в первый ряд.

Инцери и Маггара покорно устроились в ногах Лизы. Тальберт все не мог поймать композицию. У двери бушевал голем с двумя кружками пива в руках:

– …У богатых – отобрать! Бедным – все раздать! Сладок воли вкус! Я теперь разбойник – Веселый Глинни Ус!

– Эй, толстопузый, потише там! – рявкнул скульптор. – Здесь храм искусства, а не кабак. Ну крылатенькая, сейчас мы из тебя ангелочка сделаем. Взгляд построже… да, да. Ручки сложи молитвенно. Крылышками потрепещи.

Он взялся за молоток, напевая:

Весельем бродяжьи отмечены дни,

О чем горевать в самом деле?

Стальная броня мою шкуру хранит,

А сердце – любовь к милой Неле.

Полетели на пол крошки мрамора. Тальберт повернулся к стражникам:

– А что, мерзавцы, осталось там выпить хоть на полглотка?

– Осталось и больше. Выпьем за землю справедливости.

В руке скульптора появилась чаша.

– А нам? – возмутилась Фуоко.

– Зажилил? – поддержали крохи.

– Вам тоже. Пьем за вольных стрелков!

– За Ланселота!

Свершилось чудо. Над землей понеслась удивительная сила, преображавшая Террокс. Подмастерья в портняжьих лавках вздыхали, глядя на зеленое сукно. Принцессы замирали подле гобеленов с кострами, котелками и оленятами. Дочери мельников роняли решета в задумчивости.

В деревудской чаще икнулось сутяге Дофадо. Виконт, которого остановили воины без знаков различия на доспехах, потянулся к шпаге.