Десятая невеста - Анна Корвин

вести себя соответствующе. Если совершу проступок, буду наказана согласно правилам Золотого дворца.

   - Разумеется, дитя, ты можешь отказаться, – сказал Со Фу. – В таком случае ночь ты проведешь в помещениях для слуг, а завтра же тебя проводят.

   Ха! После того, как вы, почтенный Со Фу, так любезно подсказали мне тех двоих, из которых один – совершенно точно Камичиро, неужели вы думали, что я уеду.

***

Так я стала прислугой в Золотом дворце. Чтоб жизнь медом не казалась, а смирение было уж таким смиренным, что дальше некуда, определили меня во дворец невест. Выдали одежки, как у прочих служанок (длинную юбку и рубаху на запах), велели гладко зачесать наверх волосы, и теперь я день деньской носилась по поручениям девок, которые не отказывали себе в радости надо мной покуражиться. Десять раз подряд вверх-вниз с ведрами, а наполни-ка снова, а то вода остыла уже, а тут подчисти, а тут пролилось, подмети, подай-принеси, а ну скорей, ленивая корова – словом, все удовольствия служанкиной жизни. Многие не скупились на тычки и затрещины, а я на это не то что голос - глаз не могла поднять. Посмею возразить хоть движением, хоть взглядом, подам повод хоть для одной жалобы – тут же палками по пяткам, а то и вовсе погонят взашей. Так что невесты глумились надо мною вволю, а я лишь повторяла, неустанно сгибаясь в поклонах: «Да, госпожа», «Как прикажете, госпожа», «Мне нет прощения, госпожа» и все такое прочее.

   Понятно, почему меня оставили на таких условиях. И раньше-то был вопрос, сколько я продержусь, а теперь супротив других невест у меня вообще, считай, ничего и не осталось. Пока они наряжались в пух и прах и очаровывали императоров, я маячила поодаль серой мышью, которой ни щеки нарумянить, ни бусики нацепить, ни словечком перемолвиться с их величествами. А испытания… что испытания. С самого начала было понятно, что невесту выберут не по ним. А по тому, кто Камичиро понравится. А если тебе улыбнуться императору нельзя, красивое платье надеть нельзя, и ты чернавкой потеешь, пока прочие ему глазки строят, понравишься тут. Цацку-то он мне подарил, когда я была дамозелька вся из себя раскрасивая. А на служанку убогую станет он смотреть, как же.

   В свои покои я, конечно, не вернулась и жила теперь в помещениях для служанок, где ночевали по пятнадцать человек в одной спальне. Пользуясь случаем, я пыталась разузнать у своих теперешних товарок что-нибудь полезное императоре, но не особенно в этом преуспела. Они не забыли, что ещё вчера я ходила в шелках и ими распоряжалась, и никакой любви ко мне не питали. Напротив, не то из вредности, не то из зависти, всячески старались осложнить мне жизнь. То пропадет гребень или заколки, то сменную одежу, только что выстиранную, испачкают сажей, то найду свою постель мокрой или в песке, то в обувь черепков насыплют. К тому же им под страхом смерти было запрещено говорить о Камичиро, а рисковать своей шеей ради опальной чужестранки никому не казалось соблазнительным.

   Я кротко сносила все унижения и таким образом если и не смогла завоевать расположение, то, по крайней мере, меня стали терпеть. Мало-помалу меня оставили в покое, и некоторые (пусть нехотя и через губу) стали даже со мной разговаривать. Чужедольний знали плохо и далеко не все, но кое с кем все же складывалось некое подобие беседы. Так, осторожно и по случаю вытягивая словечко то из одной служанки, то из другой, я кое-что выяснила о девяти пропавших невестах.

   Мы у Камичиро были не первые. С тех пор, как император вошел в возраст, в Золотом дворце перебывало немало невест. Кто из Чиньяня, кто из других ближних стран, две прибыли из Чужедолья. Их видели при дворе и в обществе императора, они гуляли и разговаривали с Камичиро, садились с ним за стол – и ни одна не покинула Небесного города.

   И ни одна здесь не осталась. Все девять пропали, как корова языком слизнула.

   - Что Камичиро сделал с ними? – спросила я. - Что говорят?

   Служанка, с которой я беседовала, лишь плечом дернула.

   - А кто тебе сказал, что император что-то сделал? - вызывающе сказала она. – Почему ты винишь Божественного? Может, мне доложить о тебе Со Фу?

   - А если и сделал, что с того, – в другом разговоре сказала другая невольница. – Значит, они это заслужили.

   - Все девять? – не удержалась я.

   Та в ответ тоже пригрозила наябедничать Со Фу, и я заткнулась.

***

Как-то раз я спросила у Барбары: что, если у дамозели нет красивых платьев, чтобы очаровывать рыцарей?

   - Быть того не может, – не задумываясь, ответила она. – Настоящая дамозель без красивого платья не останется.

   - Нет, ну а все-таки, – пристала я.

   - Тогда она не дамозель.

   - Дамозель! Ее похитил дракон и отнял красивое платье, а взамен дерюгу дал. В чем же дамозели рыцаря ожидать? Как его очаровывать, когда он появится?

   Размышления заняли у Барбары два полных дня, после чего она обвинила меня в том, что у нее морщины на лбу появились от умственной натуги. Но ответ выдала.

   - Дамозель – всегда дамозель, в любом наряде, – решительно заявила она. — Не платье делает тебя дамозелью, а умение очаровать мужчину. Разумеется, – добавила Барбара, - когда вместо платья рубище, очарования должно быть ну ооооочень много.

   И вот теперь мне требовалось как раз столько и еще чуть-чуть. Я-то, дура, думала как: пусть целыми днями я хожу в служанкиных одежках, но на испытания мне позволят принарядиться. Я даже уломала распорядителя (другого, не Мо Му, тот куда-то делся) послать в город за моими вещичками, оставшимися на подворье. Пусть помочь мне теперь было некому, но я все равно исхитрилась и корсет затянуть, и кудельки завить, и морду раскрасить, и вся такая распрекрасная явилась в Двадцать Четыре сосны.

   Так что вы думаете? Меня едва заново из дворца не погнали. Придворная щебетунья, одна из тех, что приглядывают за порядком, подскочила и как даст мне оплеуху! А ну, говорит, пошла переодеваться. А не хочешь – вон отсюда. И перед тем сходи скажи, чтоб тебя высекли. За непотребное поведение. Невозможно, видите ли, служанке наряжаться, краситься и кудельки завивать. А нужно ходить