Избушка на костях - Ксения Власова

васильковые глаза. Из горла вырвались душащие меня рыдания.

– Матушка!

Я хотела броситься в ее объятия, прижаться к родному плечу и пусть всего на миг, но ощутить тепло тела, вдохнуть запах, наполняющий любовью и счастьем. Мне было неважно, морок она или настоящая. Я готова была забыться, как пьяница в крепкой браге, броситься в этот омут и камнем пойти на дно. Пусть! Любую цену заплачу за надежду, тлеющую огоньком в самом дальнем уголке души.

– Нет, Василиса, стой! – крикнула она и выставила руки вперед. – Не переходи черту, тебе за нее нельзя.

Я с запозданием заметила темный узкий провал, разделяющий нас. Внизу, в черничной темноте, изредка вспыхивали алые зарницы, больше похожие на кровавые кляксы. Из бреши пахнуло гнилью и могильным холодом.

– Смотри на меня, – звонко сказала матушка, и я вздрогнула: не слышала прежде в ее голосе столь требовательных ноток. – Проснешься и большую часть нашего разговора позабудешь, но я хочу, чтобы ты запомнила одно…

– Так ты ко мне с той стороны явилась? – сглотнув, тихо спросила я. – Проведать?

– Василиса. – Матушка нахмурилась и с тревогой покосилась на провал, будто бы ставший шире. На его дне уже отчетливее мелькали красные кляксы, будто разлитая река, смешанная с кровью. – Ох, доченька, столько сказать мне надобно, но рано. Не запомнишь, не поймешь…

Взгляд затуманили выступившие слезы. Я боялась смахнуть их рукавом, страшилась моргнуть. Вдруг матушка исчезнет, стоит мне хоть на миг отвлечься? До разума с трудом доходили ее слова. Ликование смешалось со щемящей болью. Все, что я могла, – смотреть до рези в глазах на матушку, воскрешая в памяти каждую черточку такого любимого лица.

– Зачем же ты тогда здесь?

– Сказать хочу… – начала она, но последнее слово потонуло в грохоте.

Узкий провал с ревом разъехался, и мы с матушкой едва успели отскочить в стороны. Теперь нас разделяла пропасть, наполненная вязкой тьмой и алыми всполохами. Снизу ощутимо тянуло тяжелым запахом крови.

– …Меня…

Это все, что я услышала. Матушка раскрывала рот, что-то кричала, но я не могла разобрать ни слова: поднявшийся грохот заглушил все вокруг. Он нарастал и нарастал, будто шум летящих со склона камней. Я привстала на цыпочки, затем качнулась в сторону глубокой пропасти и чудом удержалась от того, чтобы не нырнуть в нее.

– Прости меня!

Меня будто мешком ударило. Я с непониманием уставилась на матушку. На ее щеках мокрыми дорожками блестели слезы.

– Простить тебя? – с изумлением повторила я, и эхо разнесло мои слова по всей округе. – За что?

Треск стал совсем непереносимым. Из черного проема взметнулось высокое бордовое пламя. В его языках исчезла матушка, растворилась, будто никогда и не было. Миг, и на ее месте лишь ветер гонял мелкие камешки. Я закричала, рухнула на колени, и все перед глазами закрутилось, закружилось с бешеной скоростью. Земля поменялась местом с небом, меня замутило. К горлу подкрался горький ком, и, чтобы проглотить его, я…

Проснулась.

С громко колотящимся сердцем я приподнялась в постели и бросила растерянный взгляд в окно. За горизонтом медленно садилось раскаленное солнце. Сумерки расползались по двору, точно неторопливые сизые ящерки.

Лоб был в испарине, и я вытерла его ладонью. Меня трясло, будто в лихорадке, но я никак не могла взять в толк почему. Простудилась? Но голова ясная и дышится легко. В памяти вертлявой стрекозой промелькнул обрывок сна: пропасть, женская фигурка в плаще…

В висках будто молотками застучало, и я, охнув, сжала голову ладонями. Тотчас же в памяти вспыхнули образ матери и ее крик. Я дернулась и едва не свалилась с постели. Торопливо спустив ноги на пол, плеснула в лицо холодной водой из таза и набросила на рубашку, в которой уснула, сарафан. Тима в спальне не оказалось, и я впервые была этому рада.

Подгоняемая жаждой ответов и странным, обжигающим предчувствием, я выскочила в коридор. Шугнула путающихся под ногами, как кошки, теней, коротко поздоровалась с Василием Афанасьевичем и, как была, босая, влетела в трапезную. За богато накрытым столом одиноко ужинала Яга. Взгляд ее не отрывался от серебряного блюдечка, по которому бежало яблочко. Пальцы задумчиво теребили мочку уха, играя с длинной сережкой.

– Явилась не запылилась, – спокойно проговорила Яга. – Выспалась, девонька?

Шумно дыша, я рухнула на лавку напротив Яги. Язык будто прилип к нёбу, я никак не могла подобрать нужных слов. Наставница будто бы и не замечала моего смятения.

– Вовремя ты проснулась: как раз к ночи. Лучшего времени, чтобы сходить к колодцу, и не придумаешь…

– К колодцу? – сухими губами повторила я, на миг сбиваясь с мысли, точившей меня, подобно червю дерево. – Ночью?

Взгляд метнулся к приоткрытым ставням. Расплавленный диск солнца уже скрылся за горизонтом. По двору расползались чернильные сумерки – густые, как сметана. В надвигающейся темноте мрачно проступил силуэт колодца – невысокий, точно грубо сколоченная плаха.

От одного его вида сердце ухнуло в пятки, а по спине пронесся противный, липкий холодок. В горле мгновенно пересохло.

– Время пришло, – серьезно сказала Яга, поднимая на меня взгляд – чуть затуманенный, обращенный внутрь. Льдистая синева глаз потемнела, будто их обладательница боролась с незримой мне бурей. – Тянула я, да больше уже некуда. Сегодня приготовлю для тебя мертвую водицу и проведу обряд.

Весть пронзила меня, будто птицу на излете, внеся разноголосицу в и без того спутанные мысли. Сон о матушке, который я бежала рассказать Яге, треснул, точно разбитое стекло, осыпался звоном осколков – бесполезных и уже неважных. Может, я и вовсе все придумала?

В голове воцарился сумбур: воспоминания о сне смешивались с картинками грядущего обряда. Правда растворялась в мечтах, и я уже не была уверена, где явь, а где выдумка.

– А к колодцу за чем отправляешь? – глухо спросила я.

Вопрос можно было истолковать по-разному. По глазам Яги я видела, что она колебалась между вариантами, точно на развилке в лесу, но в конце концов сделала выбор. Объяснять причины, как я и думала, она не стала.

– За тенью, – медленно ответила Яга. – Спустишься на дно колодца и принесешь мне тень с него – последнюю часть для мертвой воды. Справишься – и уже к утру станешь настоящей костяной ведьмой.

В трапезной повисла тишина – неуютная, напряженная, обреченная. Такая царит на проводах, когда, прощаясь с дорогим человеком, не ведаешь, увидишь ли его снова. Я пальцем обвела вышитый на скатерти цветок. Шелковистые нити крупного лепестка коснулись подушечки и пощекотали чувствительную кожу. Кончик носа чуть дернулся, когда до меня донесся крепкий аромат травяного чая. Краем глаза я приметила, что Яга уже опустошила кружку, а рисунок из листочков сложился в замысловатый узор. С наскока и не разберешь его…

– Ну, тогда я пойду, – пробормотала я и, тяжело поднявшись, все же вскользь обронила: – Матушка мне приснилась…

Яга резко подняла голову от пустой кружки с травяным узором на дне. Между соболиными бровями пролегла глубокая складка.

– Что она сказала? – спросила Яга нетерпеливо, точно яблоньку затрясла. – Не томи!

Я чуть пожала плечами. С каждым мгновением сон становился все более размытым, мутным, будто грязное стекло. Его обрывки ускользали, как тени с первыми рассветными лучами.

– Не помню, – тихо выдохнула я. – Развеялся сон, стоило только глаза открыть…

На лице Яги промелькнуло разочарование – мимолетное, почти неуловимое, точно испуганная птица, устремившаяся ввысь. Плечи наставницы на миг поникли. В голосе проступила легкая, несвойственная ей хрипотца:

– Я же говорю, время пришло… Иди уже, девонька, долгие проводы – лишние слезы.

Яга отвернулась, точно смотреть в мою сторону ей было то ли больно, то ли тошно. Столько дней провели бок о бок, а Яга по-прежнему оставалась для меня загадкой. Книгой, которую я так и не смогла прочесть. Только мне казалось, что я поймала суть за хвост, как она ускользала от меня, точно шустрая жар-птица. Иногда мне чудилось, что Яга для меня будто матушка, которую я потеряла. А в иные моменты, стылые, как мороз зимой, что я для Яги – бремя. Ей бы его сбросить, да совесть не позволяет.

Босые ноги прошлепали по половицам, отозвавшимся легким скрипом. За печью покашлял домовой и завозился с удвоенной силой. Избушка со всеми ее звуками, запахами, странностями пронеслась перед мысленным взором, и сердце сдавила тревога. А ну как я больше ее не увижу? Не выполню поручение, не поймаю тень… Что тогда, выметаться мне отсюда, коли ведьмой не стала?

Думы, мрачные, тяжелые, заполонили голову, и я даже не заметила внезапно возникшего на моем пути препятствия: влетела в него и болезненно охнула, потирая лоб.

– Куда спешишь, свет очей моих? – добродушно спросил Кощей, сверкнув