Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

Однако дня через три Эйлин, принесшая больному обед (отнюдь не отличавшийся выдающимися вкусовыми качествами), проявила бо́льшую словоохотливость.

– Ты ужасно старомодный, – заявила она, подкладывая подушку под спину Хилари. – По крайней мере, так считает миссис Паркер.

– Это еще почему? – угрюмо пробурчал Хилари, не жаловавший Эйлин.

– Попросил ее принести «Адвертайзер», а сам не умеешь читать газеты.

– Я умею читать газеты, – возразил Хилари.

– Я знаю кое-что, о чем миссис Паркер даже не догадывается, – продолжала Эйлин. – Это все из-за той девочки, верно? Мэри Росситер, в которую ты был влюблен.

Хилари упорно молчал.

– Меня-то не проведешь. Я видела вас вместе. Но ничего не сказала миссис Паркер.

– Точно не сказала?

– Конечно нет. А зачем мне ей об этом рассказывать?

Ответа на этот вопрос Хилари не знал.

– Она старая глупая корова, – как бы между прочим заметила Эйлин.

Хилари обеими руками вцепился в край одеяла.

– Ты знаешь, что случилось с Мэри? – спросил он, устремив взгляд в пространство над головой Эйлин.

– Не совсем. Знаю только, что на нее кто-то напал и буквально растерзал на части. Говорят, на ней, бедняжечке, живого места не осталось. Но шум вокруг этого дела быстренько замяли. Так что тебе лучше об этом забыть. Это лучшее, что ты можешь сделать, понял?

Наконец, проведя в Бриарсайде и Горслэндс тяжелые годы Второй мировой войны, Хилари поступил в Веллингтон. Отец его полагал, что строгие порядки этого учебного заведения вполне соответствуют нынешним суровым временам. Тогда оба старших брата Хилари, Роджер и Гилберт, уже окончили школу, хотя ни один из них не стал поступать в университет. В дальнейшем образовании нет никакого смысла, решили оба; убедить в своей правоте отца им не составило труда. В свое время он учился в университете, но все, что он оттуда вынес, согласно его собственному убеждению, вполне заслуживало названия пустяков, к тому же совершенно бесполезных.

Несмотря на отпрысков, периодически отправляемых в Веллингтон, семья Хилари не относилась к разряду военных, и мистер Бригсток был чрезвычайно удивлен, узнав, что его младший сын намерен избрать военную карьеру; это было тем более удивительно, что война завершилась совсем недавно. Хилари, как мы уже отмечали, отнюдь не был слабаком, и суровый дух Веллингтона, вне всякого сомнения, оказал на него свое воздействие; но в любом случае было бы ошибочно полагать, что ряды офицерства пополняются исключительно за счет сорванцов из высших сословий. В офицерской среде так же много (точнее сказать, так же мало) людей с тонкой душевной организацией, как и в любой другой среде; некоторые офицеры избрали этот путь именно в силу своей чувствительности.

Загвоздка в том, что людям, наделенным душевной тонкостью, зачастую трудно найти общий язык с себе подобными; гораздо свободнее они себя чувствуют в обществе тех, кто этой тонкости лишен. Среди друзей Хилари был некто Колкатт, чрезвычайно общительный молодой человек, на которого можно было положиться в любых обстоятельствах. Как-то раз Хилари Бригсток предложил Колкатту провести несколько дней их совместного отпуска у него дома.

Надо сказать, делал он это нечасто. Атмосфера, царившая в родном доме, по-прежнему действовала на него угнетающе. Не будет преувеличением отметить, что сам он старался бывать здесь как можно реже. К этому времени Роджер и Гилберт были уже женаты и жили своими домами, о чем не упускали случая упомянуть; отец, таким образом, остался в полном одиночестве, и, вспоминая об этом, Хилари порой испытывал угрызения совести. Принято считать, что пожилые люди, живущие в одиночестве, непременно от этого страдают. В отличие от большинства сыновей, Хилари временами искренне желал, чтобы отец вступил в новый брак, как это принято у людей, оказавшихся в подобном положении; но для этого требовалось, чтобы отец изменил своим неколебимым взглядам на женщин.

Несомненно, то было унылое место. Оказавшись здесь в обществе Колкатта, Хилари осознал с удручающей ясностью, словно взглянув на картину с четко прорисованными деталями, каким унылым во всех смыслах местом был его родной дом.

Большинство тайн раскрывается от скуки, а не по каким-то иным причинам; нередко от скуки люди делятся самым сокровенным, порой испытывая при этом облегчение, порой нет.

– Мне здесь нравится, – заявил на следующий день Колкатт; дело было после обеда, когда мистер Бригсток, по своему обыкновению, поднялся к себе в спальню.

– Рад слышать, – ответил Хилари. – Но что именно тебе здесь нравится, хотел бы я знать?

– Покой, – незамедлительно ответил Колкатт. – Мне кажется, для того и нужен родной дом, чтобы обретать там покой. Ты счастливец, старина.

– Да, – кивнул Хилари. – Здесь действительно спокойно и тихо. По крайней мере сейчас. Но когда здесь жили оба моих старших брата, ни о каком покое не было и речи.

– А где они сейчас, я забыл?

– Оба женаты. Живут своими домами.

– И что, жены у них хорошенькие?

– Так себе.

– Дети есть?

– По двое у каждого.

– Мальчики?

– Только мальчики. Наша семья приносит исключительно мужское потомство.

– Правда?

– В обозримом прошлом в семье Бригсток не родилось ни одной девочки.

– Отсутствие девочек спасает от многих проблем, – заметил Колкатт.

– И лишает многих радостей, – возразил Хилари.

– От маленьких девочек радости мало.

– Мне кажется, от маленьких девочек радости больше всего.

– Вот как? Надеюсь, ты не любитель малолеток, как тот тип из романа про Лолиту?

– Когда я сам был ребенком, я дружил с девочкой. С тех пор ни одна женщина в моей жизни не значила для меня так много, как она. По правде сказать, она значила для меня больше, чем все другие люди на свете. Как ты помнишь, матери я не знал.

– И вновь повторю – ты счастливец, старина, – усмехнулся Колкатт. – Скажем так, в некоторых отношениях. Нет, конечно, я зря это ляпнул, – тут же спохватился он. – Прости. Забудь эти слова.

– Ничего страшного.

– Расскажи мне о своей маленькой подружке. Серьезно тебя прошу, расскажи. Откровенно говоря, мне кажется, я отлично понимаю, какие чувства ты к ней испытывал.

Хилари колебался. Можно утверждать почти с уверенностью, если бы не отсутствие иных тем для разговора, а также каких-либо занятий и интересов, он никогда не упомянул бы имя Мэри Росситер. В течение двадцати лет после того, как она исчезла из этого мира, он не говорил о ней ни с одной живой душой, хотя в течение доброй половины этого срока думал о ней постоянно.

– Что ж, если хочешь, могу рассказать. Не думаю, что тебе, человеку стороннему, эта история покажется такой уж занятной. Но делать нам все равно совершенно нечего.