Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

А. И. Бычков, сосланный в 1883 г. по решению Киевского военно-окружного суда на поселение в Верхоленск, бежал и в 1887 г. в Москве был арестован, но уже под другой фамилией. П. Н. Дурново, присутствовавший на его допросе в 1881 г. в Киеве, по фотокарточке узнал его. Бычкова доставили в Петербург. Дурново предложил Бычкову рассказать, как ему удалось бежать, обещая вернуть на место ссылки без последствий, т. е. без наказания за побег. Бычков отказался, и Дурнов удивлялся: «Не понимаю, к чему вы упрямствуете? Я говорю все это для вашей же пользы… Не подумайте, что я не имею средств для восстановления вашей личности»[314].

Закоренелые в своей революционности, естественно, видели в этом лишь подлость, попытку склонить их к предательству. П. Н. Дурново производил на них «впечатление “щедринского удава”, который старается прикинуться добрым малым» (П. Л. Антонов).

К таким у П. Н. Дурново не было желания быть снисходительным: это были враги, и он был суров, даже жесток. Так, шлиссельбуржца Л. Ф. Яновича департамент полиции одновременно известил о смерти семи близких его родственников. Женатому узнику П. Н. Дурново сообщил, что жена его вышла замуж за другого. В 1889 г., увидев в камере С. А. Иванова «Историю Великой французской революции» Минье, он приказал изъять из тюремной библиотеки «все, имеющее какую-нибудь связь с общественными и политическими взглядами заключенных»[315].

О П. Н. Дурново-директоре Департамента полиции Л. А. Тихомиров вспоминал: «Он мог быть добр и даже старался быть добр, например, к политическим преступникам, уже пойманным и обезвреженным. Он легко давал льготы ссыльным, и с этой стороны его многие хвалили и благодарили. Но когда нужно было сломать человека, – он не останавливался перед этим. Это была натура бойца»[316].

В заключение приведем мнение М. А. Алданова: «Из людей революционного лагеря, которых я спрашивал о Дурново, ни один не говорил мне, что он был человек злой и жестокий. Напротив, все (сходясь с сановниками) признавали, что он был человек скорее благожелательный, с легким (а может быть, и не “легким”) циничным уклоном. Когда он мог без труда оказать кому-либо услугу, он ее оказывал. По службе он совершал немало беззаконий и, в частности, твердо веря в человеческую продажность, усердно склонял неопытных революционеров к тому, чтобы они, продолжая свою работу, в действительности служили Департаменту полиции и занимались “внутренним освещением” своих организаций: это было нечто среднее между провокационной деятельностью и тем, что делает полиция в большинстве стран, даже стран культурных и передовых. Никакой ненависти к революционерам у него не было. Он к ним относился благодушно-иронически, а тем из них, кого считал людьми умными и талантливыми, как, например, писателям Короленко и Анненскому, ученому Клеменцу, даже старался быть полезным, поскольку это от него зависело. Если его просили о незначительной административной услуге, как, например, о разрешении на жительство высланным, он обычно в этом не отказывал и даже помогал советом, когда дело зависело не от него или не только от него. Видных революционеров он, впрочем, охотно приглашал в свой кабинет, сажал их и вступал с ними в политические беседы, причем некоторых усиленно убеждал писать мемуары. Все же отдадим ему должное: на фоне нынешних полицейских методов, на фоне того, что делают всевозможные Гиммлеры из всевозможных гестапо и ГПУ, он и в этом отношении выделяется чрезвычайно выгодно. В денежный подкуп он верил, но ему и в голову не могло прийти, что можно вынуждать у человека показанья пыткой и мучениями. Ни единого подобного факта за ним не значится, в этом его никто никогда не обвинял. В смысле же ума с ним, конечно, смешно и сравнивать разных европейских Гиммлеров»[317].

* * *

В начале 1893 г. блестящая карьера была прервана скандалом: женолюбивый[318] П. Н. Дурново, подозревая любовницу в измене, приказал своим агентам доставить ему изобличающие ее письма – последовало бурное объяснение; та пожаловалась возлюбленному, секретарю бразильского посольства, последний обратился в министерство иностранных дел; история дошла до Александра III, и П. Н. Дурново убрали в Сенат. Жалование было сохранено, арендное производство после этого дважды продолжено, однако перспектив служебного роста он лишился. Как говорил он сам, «с этого места в министры не попадают»[319].