Путь ярости - Александр Тамоников

Если бы Порохов был мертв, в штабе царил бы переполох. Он успокаивал себя – если бы Порохов выжил после ночной баталии, все равно царил бы переполох. Может, наемники отказались ехать, а телефон у Паскевича просто сломался или кончилась зарядка?

Утром он вышел из дома бледный, как привидение, нервный, издерганный. «Наружка» наслаждалась – пусть побесится. Застрелиться не хватило духу. Кинется в бега? Но майор понимал, что бежать ему некуда. Он отработанный материал. В Киеве не обрадуются возвращению блудного агента. В лучшем случае посадят в тюрьму, Хотя нет. Большинство вопросов в современной демократической Украине решается физическим устранением разносчика проблемы. Это не прежний режим «тирана и деспота», когда убивали редко и только за дело. Он добрел до мотоцикла, на котором передвигался по служебным делам, сел, завелся… и поехал на службу. «Наружка» не поверила своим глазам. Был приказ пока не трогать, проследить – ведь не все его сообщники пока известны. Но все случилось именно так. Дмитрий Макарович добрел до рабочего места, с ходу решил вопрос с определением номера склада для очередной партии сигналящего у ворот гумконвоя. Потом он покурил, вскипятил воду в электрическом чайнике, еще раз покурил. Общаться с сообщниками в этот день он был не расположен. О событиях текущей ночи вблизи погранпоста «Вишняки» Крикун, разумеется, был в курсе. И в интуиции ему невозможно было отказать. Несколько раз он подходил к окну, тоскливо смотрел на зевающих в отдалении спецназовцев.

Когда спецназ вошел к нему в кабинет, майор Крикун в оцепенении сидел за столом и держал в руке пистолет с одним патроном. Турченко с любопытством посмотрел на него. Крикун побледнел еще больше. Дрогнул пистолет, он приставил его к виску, зажмурился. Нет, не хватило духу, опустил.

– Не получается каменный цветок, Дмитрий Макарович? – посочувствовал капитан, неторопливо подошел и отобрал табельное оружие. – А в следующий раз, когда надумаете стреляться, первым делом опускайте предохранитель. Иначе может не получиться. Вставай, мразь, особого приглашения ждешь?! – Он схватил Крикуна за шиворот, выволок из-за стола и швырнул к двери.

– Кто вы такие?! Что вам надо, я майор!

– Коллекторы. Долги собираем… – проворчал Терновский, принимая подачу и припечатывая Крикуна лицом к двери. Он бегло его ощупал – не спрятал ли в заначке еще один пистолет. – В друзья тебя добавить хотим. Майор он, видите ли, – засмеялся боец, отправляя скулящего «крота» дальше по эстафете. – Да тебе, приятель, даже рядовым никогда уже не быть…

В то же время в далеком Верховце происходили схожие события. К дому Федора Николаевича Мозиляка подъехал армейский джип, из которого выгрузились пятеро вооруженных до зубов ополченцев. Старший группы забарабанил кулаком в ворота:

– Мозиляк, открывайте!

Почему решили обставить арест с такой помпой – непонятно. Думали, что будет просто – один из бойцов даже снимал происходящее на сотовый телефон, чтобы потом продать новостному порталу Новороссии. Мозиляк находился в подвале, укреплял прогнувшиеся распорки. Он пулей вылетел наружу, заметался. Намерения посетителей читались отчетливо – явно не ошиблись адресом. Он взлетел на второй этаж, прилип к заднему окну. За плетнем, граничащим с соседним участком, мерцала фигура автоматчика в камуфляже. Обложили, демоны! Федор Николаевич чуть не захлебнулся от злости. Из своей половины выскочила напуганная Василинка, прижала руки к груди.

– К себе иди! – взревел Мозиляк. Действительно, нечего тут любоваться на мужские игры. Дочурка попятилась, умчалась, заперлась. Федор Николаевич, скрепя душу, бросился к себе в комнату. И куда подевался терзающий с ночи радикулит? Он вытащил из-под кровати завернутую в плед двустволку, коробку с патронами. Ладно, твари, посмотрим, кто кого… Доделаем, что отцы недоделали! Он переломил ружье, вставил патроны. Подошел к окну, распахнул его. Ополченцы продолжали долбиться в ворота, и терпение у них иссякало. Истошным лаем заходился Джейсон, вертелся на цепи вокруг будки. Жаловался «оператор» – теперь придется урезать запись, не отправлять же журналюгам этот позор! За высоким забором их не было видно. Мозиляк выпалил из двух стволов по калитке. Пули расщепили, порвали доски. Ополченцы разлетелись кто куда. Закричал от боли их товарищ, пуля оторвала ему два пальца правой кисти. Разбился телефон с недоделанным «репортажем». Злая очередь прошила калитку. Ее выбили ногой, и бегущий первым швырнул гранату. Она рванула посреди двора, все пространство заволокло дымом. Скулила, ползая в пыли, раненая собака. Ополченцы бросились к дому. Мозиляк выстрелил еще два раза, промахнулся. Ополченцы увидели его в окне, стали поливать огнем второй этаж. Федор Николаевич отступил в глубину комнаты. Окно на глазах превращалось в решето. Ополченцы уже топали по дому. Он перегнулся через перила, выстрелил. В ответ наверх полетела граната. Он успел шмыгнуть за угол. Взрывом расщепило половицы, покорежило стены. Но проход остался. Визжала дочь в своей комнате. Федор Николаевич отступал по короткому коридору, стрелял просто так, лишь бы не подходили.

– Василинка! – Обмершая от страха дочь высунула нос, он схватил ее за волосы, выволок в коридор. – Живо на чердак!

Она, подвывая, бросилась по короткой лестнице. А он стоял у ее подножия, бил наобум, сдерживая напор ополченцев, пока не обнаружил, что осталось только два патрона. Грузно отдуваясь, Федор Николаевич полез наверх, выбрался на чердак, захлопнул крышку люка. Особой обстановки наверху не было, только склад древесины. Василинка забилась в угол, сжалась в комочек, жалобно стреляла глазами.

– Папа, папа… Что же делать? Давай сдадимся, а? Может, не убьют, пожалеют? Папа, мне страшно…

Может, и не убьют, пожалеют. Он был вне себя от возбуждения, от злости. А внизу вдруг стало тихо, ополчение совещалось. Потом молодой голос прокричал:

– Эй, упырь, выходи! Не тронем! Дочь отпусти, на хрена она тебе? Она же ни в чем не виновата! Выходи, говорю!

– Ждем минуту! – выкрикнул второй. – Потом бросаем гранату! Нам по барабану, живым тебя брать или мертвым!

Лицо Федора Николаевича сделалось каменным, омертвело. Расправились плечи. Он уперся суровым взглядом в дочь. Та съежилась еще больше.

– Папа, папа… Давай сдадимся?

– Помолчи, – пробормотал Мозиляк и подошел к дочери. Несколько мгновений он пристально смотрел ей в глаза, потом нагнулся, поцеловал в лоб. Потом приставил ей к груди ствол. Жаркий пот брызнул со лба дочери.

– Папа, папа… не надо… зачем… – Она не могла говорить, хрипела. Идею сопротивляться, вырвать ружье у отца, попробовать сбежать она даже не рассматривала. Женщину словно парализовало. Только губы тряслись и глаза смотрели то на ружье, то на окаменевшего отца.

– Прости, дочка, так надо, – пробормотал Мозиляк.

Женщина расслабилась, опустила голову. Раз надо, значит, надо, отцу виднее. Она вздохнула – словно воздухом решила запастись на всякий случай. Прогремел выстрел – Василинка дернулась, упала боком с открытым ртом. Заволновались ополченцы на втором этаже, выстрелы затрясли крышку чердачного люка. Мозиляк старался не смотреть на тело дочери. Он уже спешил к ней – быстро разулся, установил ружье прикладом в пол, сунул в рот стволы, отыскал большим пальцем ноги спусковой крючок, зажмурился…