Вопрос и ответ - Патрик Несс

Звук этот наполняет воздух, он громче чем дождь и ветер, вместе взятые, нутро у меня сжимается, в горле встает липкий ком.

Я замираю как вкопанный.

Дейви пялится на меня с разинутым ртом.

Спэклы испуганно разбегаются.

А с земли на меня смотрит 1017-й, кровь хлещет из его странного носа и из уголков слишком высоко поставленных глаз, но сам он не издает ни звука, ни Шума, ничего…

(мы в лагере на земле лежит мертвый спэкл и Виола так напугана она пятится и всюду кровь я опять это сделал я опять… ох черт побери Виола зачем ты ушла…)

1017-й просто смотрит.

И клянусь, в его глазах — ликование.

[Виола]

— Насос как новенький. Хильди!

— Спасибо, Уилф. — Я вручаю ему поднос с горячим свежим хлебом, от него так и пышет жаром. — Отнесешь это Джейн? Она накрывает стол к завтраку.

Он берет поднос — в Шуме звучит незамысловатая мелодия — и выходит из кухни с криком:

— Жена!

— Почему он зовет тебя Хильди? — спрашивает Ли, возникая на пороге с полной корзиной муки. На нем рубашка без рукавов, а руки по самые локти покрыты мукой.

Секунду я смотрю на них и тут же отвожу взгляд.

С тех пор как Ли попался на глаза сержанту Хаммару и больше не может ездить в город, госпожа Койл ставит нас работать вместе.

Нет, я никогда ее не прощу.

— Так звали одну женщину, которая выручила нас из беды, — отвечаю я. — Для меня это большая честь.

— А под «нами» ты имеешь в виду…

— Нас с Тоддом, да. — Я забираю у него корзину и с грохотом ставлю на стол.

Наступает тишина — как всегда, стоит упомянуть Тодда.

— Никто его не видел, Виола, — осторожно говорит Ли. — Но наши-то в основном по ночам в городе бывают, так что…

— Даже если б она его увидела, мне бы все равно не сказала. — Я начинаю рассыпать муку по мискам. — А вообще она думает, что он давно умер.

Ли переступаете ноги на ногу:

— Но ты с ней не согласна.

Я смотрю на него. Он улыбается, и я ничего не могу с собой поделать — улыбаюсь в ответ:

— И ты мне веришь, так?

Он пожимает плечами:

— Уилф верит. А ты даже представить себе не можешь, какой вес тут имеет слово Уилфа.

— Да уж. — Я выглядываю в окно на улицу, куда недавно ушел Уилф. — Не могу.

День проходит без толку, как и все остальные, но мы хотя бы готовим. Да, это наше с Ли новое задание — стряпать на весь лагерь. Мы научились не только печь хлеб, но и молоть муку. Мы мастерски снимаем шкуру с белок, панцири с черепах и в два счета разделываем рыбу. Мы знаем, сколько продуктов нужно для супа на сто человек. Картошку и груши, подозреваю, мы чистим быстрее всех на этой дурацкой планете.

Госпожа Койл утверждает, что именно так выигрываются войны.

— Я не совсем за этим пришел в «Ответ», — говорит Ли, ощипывая шестнадцатую за день птицу.

— Но ты хотя бы пришел сам, — отвечаю я, принимаясь за следующую тушку. Перья в воздухе похожи на липких мух, пристающих ко всему подряд. Пучки зеленого пуха застряли у меня под ногтями, в сгибах локтей, в уголках глаз.

Я это знаю, потому что вижу Ли: его длинные светлые волосы и такие же золотистые волосы на руках — все в перьях.

Я снова заливаюсь краской и в сердцах продолжаю драть перья.

Проходит день, второй, третий, неделя… Потом еще одна и еще, а я стряпаю — с Ли, стираю — с Ли, безвылазно торчу три дня дома (потомушто за окном непрерывно льет дождь) — тоже с Ли.

И все же. И все же.

Что-то готовится, что-то будет, но никто не говорит мне что.

А я застряла здесь.

Ли швыряет ощипанную тушку на стол и берет следующую:

— Такими темпами этот вид скоро вымрет.

— Магнусу удается подстрелить только этих. Остальные слишком проворны.

— Да уж, целый птичий вид вымрет, только потому что в «Ответе» не нашлось толкового глазного врача.

Я смеюсь — чересчур громко. Сердито закатываю глаза — ну что за дура!

Ощипав одну птицу, я принимаюсь за вторую.

— Пока ты ощипываешь двух, я успеваю справиться с тремя, — говорю я. — И хлеба я больше испекла, и…

— Ага, только половину булок спалила.

— Потому что ты слишком сильно растопил печь!

— Я родился не для того, чтобы возиться на кухне, — улыбается Ли. — Я рожден воевать.

Я охаю:

— То есть это я рождена возиться на кухне!

Но он только хохочет — и заливается еще громче, когда я швыряю в него горсть мокрых перьев и случайно попадаю рукой в глаз.

— Ого! — Он отирает лицо. — Вот это меткость! Тебе бы дать ружье в руки… — Я опускаю глаза на миллионную по счету тушку. — Или не стоит, — тут же добавляет он.

— Ты когда-нибудь… — Я умолкаю.

— Что?

Я облизываю губы, и напрасно, в рот мигом набивается пух, так что, когда мне наконец удается отплеваться и задать вопрос, получается уж совсем отчаянно.

— Ты когда-нибудь стрелял в человека?

— Нет. — Он напряженно распрямляет плечи. — А ты?

Я качаю головой. Ли успокаивается, отчего я не сдерживаюсь и тут же добавляю:

— Зато стреляли в меня.

— Да ты что!

А потом, не успеваю я хорошенько подумать и все осмыслить, как с моих губ срывается признание. Я понимаю, что никогда и никому не признавалась, даже самой себе, а тут вот, на кухне, среди пуха и перьев вдруг вырвалось…

— И еще я зарезала человека. — Замираю. — Убила.

В воцарившейся тишине мое тело вдруг становится вдвое тяжелее.

Когда я начинаю плакать. Ли дает мне полотенце и дает выплакаться — не утешает, не говорит глупостей, ни о чем не спрашивает, хотя наверняка сгорает от любопытства. Я просто плачу.

И это хорошо.

— Да, но сторонников у нас все больше и больше, — говорит Ли.

Мы сидим за столом с Уилфом и Джейн, доедая ужин. Я растягиваю последние крошки, потому что после ужина нам с Ли придется ставить опару для завтрашнего хлеба. Вы не поверите, сколько хлеба может съесть сто человек.

Я откусываю половинку корочки:

— Все равно вас очень мало.

— Не вас, а нас, — серьезно поправляет меня Ли. — У «Ответа» шпионы по всему городу, да и новые люди приходят. Жить в Хейвене становится невозможно. Дошло до того, что еду выдают только по карточкам, лекарство вообще никто не получает. Люди неизбежно начнут бунтовать.