Консьянс блаженный - Александр Дюма

Два раза до них доходили весточки от Консьянса: первый раз из Монтеро, после боя. Он принадлежал к числу бесстрашных артиллеристов, обслуживавших такие же орудия, какими император, вернувшийся к своему прежнему ремеслу артиллериста, сметал вюртембержцев на мосту и улицах Монтеро.

Там Консьянс услышал и характерные слова императора, произнесенные им вполголоса и обращенные словно к себе самому, в то время как сосредоточенно наводились орудия, ядра которых несли врагу поражение и смерть:

— Вперед, Бонапарт! Спасай Наполеона!

Но Бонапарт, сумевший спасти Францию в 1792-м, был не в силах спасти Наполеона в 1814-м.

Еще одно письмо Консьянса пришло из Шато-Тьерри. До сих пор словно чудо хранило юношу; все его товарищи были убиты или ранены; под ним уже рухнули три лошади. Наполеон заметил молодого артиллериста и сказал ему:

— Вот уже второй раз я вижу тебя среди огня спокойным и выдержанным, как подобает старому солдату. Когда я встречу тебя в третий раз, напомни мне о том, что я должен тебе крест.

То было прекрасное обещание! Поэтому, преисполненный гордости, Консьянс в тот же вечер написал о нем родным. Всех обитателей двух хижин очень порадовала мысль, что Консьянс может вернуться с крестом на груди, если в третий раз встретится с императором. Только материнское сердце Мадлен мучили мрачные предчувствия, и она, покачав головой, прошептала:

— Увы, встречаются они не где-нибудь, а в бою, среди пуль и ядер. Откуда известно, что случится при их третьей встрече?!

Потом они ничего уже не слышали о Консьянсе.

Однако, через несколько дней после его письма из Шато-Тьерри, как всегда отправленного на имя матери, Катрин получила весточку от Бастьена — письмо, написанное одним из его товарищей под тем предлогом, что без двух пальцев на правой руке Бастьен никогда не писал собственноручно, хотя, если верить ему, до ранения под Ваграмом он писал так хорошо, что ему мог бы позавидовать не только метр Пьер, бывший учитель арамонской школы, но и г-н Обле, нынешний преподаватель школы в Виллер-Котре.

Бастьен дважды встречал Консьянса — в Труа, что в Шампани, и в Кране. Друзья сердечно обнялись, но, так как гусары и солдаты обоза, как правило, не передвигаются вместе, им пришлось расстаться.

Однако они рассчитывали увидеться на следующий день на поле боя при Лане.

Письмо Бастьена было датировано вечером 7 марта.

С этого времени не доходило уже никаких вестей ни о Бастьене, ни о Консьянсе.

Возникла мысль написать Консьянсу второе письмо, но, поскольку он, скорее всего, так и не получил первого, отправленного ему в Витри-ле-Франсе, они сочли за благо отказаться от этой тяжкой работы сердца и ума, заранее считая ее потраченной впустую.

Затем, как уже упоминалось, стали слышны пушечные залпы все ближе и ближе к Парижу.

Затем через Виллер-Котре и Восьенн прошла, в беспорядке отступая, вся армия маршала Мортье.

Затем появились военные в чужеземных мундирах, зазвучала незнакомая речь…

Однажды канонада прогрохотала на западе.

На следующий день вражеские солдаты радостно кричали: «Париж! Париж! Париж!»

Затем газеты объявили, что корсиканский людоед, наконец-то, низвергнут с трона, что он никогда не назывался Наполеоном, что его настоящее имя — Николá, что по особой милости для его резиденции ему предоставили маленький остров в Средиземном море.

Остров этот назывался Эльба.

Бурбоны сменили Наполеона на троне, и наши славные друзья — русские, пруссаки, австрийцы, вюртембержцы и саксонцы — вознамерились остаться во Франции на три-четыре месяца — на время, якобы необходимое для того, чтобы укрепить новый, а вернее, старый трон.

Как уже было сказано, в глазах обитателей обеих хижин все эти события выглядели весьма туманно и неясно.

Их мало беспокоило, как звали экс-императора — Наполеон или Николá, «лев пустыни» или «победитель народов».

Они не имели ни малейшего понятия об острове Эльба.

Вряд ли знали они, кто такие Бурбоны.

Одно только твердо знал папаша Каде — это то, что русские разбили лагерь на его земле, столь добросовестно обработанной, столь добросовестно засеянной, столь добросовестно взборонованной соседом Матьё, и что не приходилось рассчитывать на будущий урожай, растоптанный конскими копытами.

Одно только твердо знали Мадлен, г-жа Мари и Мариетта — это то, что они не получали никаких вестей от Консьянса и что прошло уже больше месяца, с тех пор как он им прислал письмо в последний раз.

Бастьен тоже хранил молчание.

Впрочем, почти две недели почта не работала и вновь открылась всего лишь неделю тому назад. На дорогах, по всем направлениям перерезанных вражескими армиями, мало-помалу возобновилось движение. Спокойствие в Париже, формирование нового правительства принесло в провинцию улучшение жизни, с каждым днем все более ощутимое.

Однако Мариетта еще не решалась возобновить утреннюю доставку молока в дома Виллер-Котре: такой молоденькой и хорошенькой девушке, как она, рискованно было пускаться в небезопасное странствие среди биваков, разбитых на равнине, и вражеских солдат, наводнивших город. Правда, на этот счет они получили самые суровые распоряжения генерала Сакена, командовавшего большим корпусом русской армии, который занимал территорию от Лана до западных границ департамента Эны.

Однажды обитатели обеих хижин заметили необычное поведение Бернара: все утро 8 марта он выглядел чем-то очень обеспокоенным. Около часу дня он стал к чему-то принюхиваться, повернул голову к востоку и трижды провыл, наполнив сердца бедных женщин почти таким же ужасом, какой внушил его вой в тот день, когда Консьянс отсек себе палец.

Тардиф, Пьерро и черная корова отозвались на собачий вой каждый на свой лад и на своем языке.

Весь этот день прошел в сильной тревоге. Все последующие дни Бернар оставался невеселым, но спокойным, однако время от времени он тоскливо взвывал, словно его жалоба была связана с болью того, кто находился теперь далеко от дома.

Мадлен печально покачала головой.

— С Консьянсом стряслась беда, — сказала она. — Если Бернар жалуется, значит, его хозяин страдает.

Госпожа Мари и Мариетта попытались ее успокоить, но их утешения не оказали должного действия, так как в их сердцах таились те же опасения.

И вот однажды утром — это было 3 мая, — когда Мариетта в задумчивости стояла на пороге своей хижины, она заметила на окраине деревни почтальона, шагавшего по направлению к ним.

Но не идет ли он дальше, к маленькому замку Ле-Фоссе?