Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

Старое место после мес[яца] и недели мы, наконец, бросили, перешли верст на 16 к северу, к Вержблянам, где прожили два дня и отсюда перешли версты на две к северо-западу, к дер[евням] Нивы и Мирочин. Я тебе писал уже, что я живу в дремучем лесу, картина неописуемая, погода у нас сейчас восхитительная. От тебя сейчас получил четыре открытки от 23, 25–27 июля. Тон у тебя молодецкий, народ к тебе ходить не забывает. Тут говорят, что 10 дней тому назад я вновь представлен в генералы, и полк уже начинает думать об этом; прочат полку отчаянного субъекта, и все в очень большой тревоге. Офицеры хотят расходиться: старшие хитрыми путями, а молодежь хочет прямо бежать бегом. И смешно, и грустно.

Если Сидоренко (сейчас получил от него письмо) послал тебе деньги (он пишет, что послал 100 руб.), вышли ему из них 15 руб.; он просит, говорит, что весь износился и изорвался. Как ему писать, я не знаю, пробуй на штаб дивизии, если не знаешь его адреса более точно.

Получил открытку от Осипа, говорит, что укладка идет прекрасно. Вероятно, повар Маслов к тебе уже прибыл. Зовут молиться Богу… устраиваем это в лесу: очень живописно и трогательно.

Крепко целую мою ненаглядную, золотую детку; давай себя и малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

4 августа 1915 г.

Дорогая Женюрочка!

Получил твое письмо от 29, т. е. на пятый день… это очень хорошо. Ты мне еще не написала (может быть, я не получил такого письма), отдал ли тебе Сережа 100 руб., Янковский 150 и Вал[ериан] Иван[ович] 400… Напиши, не забудь. Надеюсь, что к тебе уже прибыл Маслов и тебе не придется стряпать самой, хотя твое меню очень разнообразно и превкусно. Рад, что Ткач понравился; рот[ный] командир признался мне post factum, что при выборе он руководился и тем соображением, что Ткач любит детей. В других отношениях у него есть и теневые стороны, напр[имер], он порядочный лентяй. Не бросилось ли тебе в глаза, какие красавцы у меня ребята… может быть, за исключением одного – слесаря, выбранного по специальности. Армянин – большая непоседа: то просился в собачники – в обучение дрессировке сторожевых собак, теперь в Петроград, а там уже наметил себе два новых пути – прапорщика и ординарца. Не верь ему, что он конфузится: не из таковских, да это у меня в полку и не принято.

Начало твоего письма красиво и сочно, боюсь, не записала ли ты, моя детка, в газетах, больно что-то напоминает набитую руку. Об Ейкиных истинах пиши неослабно… как-то ты теперь справляешься со всеми ними? Что у Генюши огромная память – страшно рад – ему все дается много легче.

За 9 мая полк, вероятно, будет представлен к награде, а вместе с этим я получу право на мундир полка; это мне доставляет несказанное удовольствие.

Яша Ратмиров написал мне письмо и просит писать о себе; я едва ли соберусь, черкни ему 2–3 слова; теперь, когда в Петроград люди едут систематически, вся моя жизнь у тебя как на ладони. Сейчас Д[митрий] И[ванович] срисовывает мой теперешний штаб (капнул, отмахиваясь от мух) [далее на странице клякса], и я тебе его вышлю своевременно. Я здесь с 30 июля… сколько в этот день я передумал: когда-то я подъезжал к Ошу, 11 лет назад, сколько я пережил тогда сомнений, сколько ревновал… Очевидно, страшно боялся, что свет Божий не увидит наша Троица… помнишь, около цветов я излагал тебе мои фантазии, докатывающиеся до твоего будущего материнства. Давай, золотая и ненаглядная, твою мордочку и троих малых; я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

6 августа 1915 г.

Дорогая моя женушка!

Только что вернулся с обхода позиции, начал с 9 часов утра и кончил около 3 часов. От некоторых рот противник лежит в 150–200 шагах, но чаще дальше – от 700 до 1000 шагов. Выпачкался страшно, особенно сапоги, так как после дождя в окопах целые лужи. Шли под обычный свист пуль, большинство которых шальные, пущенные на воздух, но когда по неосторожности наши головы поднимались над обрезом бруствера, моментально начинали свистеть прицельные пули, т. е. специально направленные в наши буйные головушки. Делал разные указания и поучения, как это приходится делать командиру полка. Расположился сейчас в большом саду, со множеством фруктов… особенно меня радует большая груша, прямо возле моего «штаба»: тряси ее и подставляй свой рот – сами нападают. Есть, кроме того, яблоки и сливы. Сейчас погода хорошая и после пасмурных дней настал ясный день, и, если бы не усталость после окопной прогулки, пошел бы гулять надолго.

Получил твое письмо от 31.VII с описанием твоих поездок с Вал[ерианом] Ив[ановичем] – рад, что ты хоть немного можешь развлечься, а то быть с малышами от утра до вечера марка не из особенно легких. Вероятно, через неделю Вал[ериан] Иван[ович] уже выедет, закончивши свой курс… ожидаю от него миллионы всяческих рассказов. С этим письмом посылаю тебе снимок моего «штаба» за время с 30 июля по 5 августа с моей двуколкой, в которой помещается мое походное имущество и которой заведует знаменитый Шпонька, владелец, кроме того, жеребца «Вельможи», двух кобыл и дочки одной из них «Куклы»… Рисовал «штаб» тот же Дим[итрий] Иван[ович]. В лесу, отдельные деревья которого ты видишь, я много гулял, думал о моей далекой детке и о многих вопросах, которые лезли, напирали в мою бедную голову.

В лесу есть маленький домик, вроде охотничьего, а возле него у дороги стоял кивот с иконой богоматери «Mater Dolorosa». В день нашего ухода, несмотря на дождь, мы пошли с моим начальником связи, чтобы посмотреть на Богоматерь; две слезы ее, катящиеся по прекрасному лицу, произвели на моего молодого товарища такое сильное впечатление, что он видел их во сне. Мы пришли и пробыли несколько минут в тихом, уютном, давно покинутом месте. Лил дождь, кругом было пустынно, обрушенно, забыто. Плачущая Богоматерь чудно гармонировала с углом, в котором некогда жили весело и на который теперь слезливо проливал дождь свои легкие капли. Деревья качали своими верхушками и – странно – не все, а только 2–3. Я ушел раньше, мой товарищ снял рисунок Богородицы, завернул трубкой и унес с собою. Я думаю, в лесном углу стало теперь совсем уныло и пустынно…

Вставила ли ты в раму Богоматерь, которую привез тебе Осип. В лесу я вспомнил об ней. Думаю, что Маслов к тебе уже приехал, и тебе будет легче. Давай твою головку и губки, а также наших малышей, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

8 августа 1915 г.

Дорогая моя женушка!

Стоит почтарь с ножом у горла и говорит, что ему нужно ехать. Берусь и беседую, как всегда, наскорях, с моей радостью и опорой в жизни (правда, вышло не здорово, а громко)… Сейчас мы стоим на позиции, и все мои заботы сводятся к тому, чтобы ребята зря не высовывались: днем у нас еще сносно, а ночью наши враги поднимают такую нервную трескотню, что нельзя показать и носу. Благодаря дисциплине и мерам у меня потери небольшие (все больше легко раненные), а полк, который я сменил, терял довольно много.

Вчера у нас был обед с дамами: днем я с нач[альни]ком команды связи гулял, и у одной избы мы увидели прелестную девочку с перевязанной рукой. В чем дело? Оказалось, лишай. Мы повели ее к врачу, он сделал, что нужно, смазал и перевязал, а отсюда с нашей дамой мы зашли к себе и пообедали. Девочку звать Фанча, 9 лет, со стально-голубыми глазами и божественными ресницами… Высматривает она меньше своих лет, худенькая и не по летам серьезная. Особенно нас бьют наповал ее глаза, когда она поднимает их в недоумении. Я во время обеда умышленно задавал ей мудреные вопросы, чтобы вызвать взмах ее ресниц и озадаченный взор глаз. Вообще, мы с детьми возимся при всяких случаях; мои молодые товарищи в этом отношении большие мои единомышленники.