Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

Все это нам здесь так ясно, неужели у вас, вдали от наших боевых линий, могут создаться иные картины?

Я, женушка, отвлекся от наших домашних дел, но все это вопросы, которые затрагивают даже и Ейку. А какая она в самом деле остроумная! Мои офицеры страшно смеялись по поводу ее намека на соблазнительность поведения Генюши (качание головой) для лошадей… это прямо не выдумаешь. Что касается до футбольного спора, то ты, мать, сильно не права: ты должна знать все эти термины, иначе, кто же рассудит все их недоразумения… а если Генюша начнет изучать латинский яз[ык], придется и тебе за него браться. У меня один офицер, который всю гимназию женскую прошел со своими девочками… «Я с ними ее и кончил», – говорит он. После твоих писем я ходил и думал. У Гени есть это сильно развитое чувство эгоизма, особенно резко проявляемое в разгаре игр, когда он готов даже правила игры ломать в сторону своей выгоды. Это хорошо и плохо. Хорошо для боя в жизни, где удачи порой приходится выгрызать зубами, а для этого надо их хорошо чувствовать и сознавать; это плохо с высокой плоскости идеала и с точек зрения более широкого миропонимания… конечно, я говорил бы с ним на тему, что всегда нужно быть справедливым, что лучше, красивее и правильнее даже пострадать за это, потерять личную выгоду… Откуда это у него? Я в детские годы был Иван-простота, говорил, не знаю урока (хотя и знал), когда все гуртом говорили это, гиб за товарищей при всяких случаях… то же в университете, то же в Академии. В этих смыслах простота-Кириленок пока ближе ко мне.

С юга надвигается дождь, и уже редкие его капли падают на бумагу. Получила ли от Янковского и Сережи деньги? Давай губки, глазки, шейку, волосики ……… и наших малых, я вас расцелую, обниму и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Что делает в Петрограде А. А. Михельсон?

17 июля 1915 г.

Дорогая моя женушка!

Податель сего подпоручик моего полка Валериан Иванович Собакарев, Георгиев[ский] кавалер. Он едет с четырьмя н[ижними] чинами нашего полка для обучения одному делу. Он к тебе явится, и ты его возьми под свое попечение. Ему придется самому переодеться и переодеть моих молодцов. Помоги им в этом. Надо добиться, чтобы он посетил тебя не один раз, а для ребят устрой что-либо вроде обеда. В[алериан] Ив[анович] человек милый, немного флегматичный, прекрасных принципов, застенчивый… он тебе все расскажет, но не сразу. Я ему и людям дал наставление: они должны быть красивы, изящны, хорошо одеты, а В. И. в солдатскую, конечно, шинель, но изящно, как у юнкеров. Он тебе везет карточки, а ты с ним перешли мне: кулич от Иванова, завернутый в масляную бумагу (сегодня ел у командира Феодос[ийского] полка, совершенно свежий после двух недель), одеколону (доктора советуют им вытирать тело против зуда… я очень чешусь, хотя теперь уже лучше), белые нитяные перчатки и… поцелуи, много самых жарких поцелуев.

Сегодня раздавал на позиции кресты поротно и произносил речи… во многих местах ребята фыркали носами, как лошади на пыльной дороге; никогда мне мой язык и пафос не пригождались более, чем в сегодняшнем поле у колосьев хлеба с одной стороны и окопов – с другой, под редкие выстрелы вражеской артиллерии и его какого-то одного одичалого, по-видимому, пулемета. Сегодня в газете прочитал, что английский епископ на площади Св. Павла сказал о России: «Россия никогда не будет побеждена, пока существует мир, и это не только благодаря обширности ее территории, а главным образом благодаря величию духа русского народа». Приказал сейчас передать в окопы по телефону эти слова и побеседовать об этом с ребятами. Как они нас знают, лучше нас самих. Сейчас предо мною стоят выбранные мною четыре н[ижних] чина, и я читаю им нравоучение: ты бы много смеялась над некоторыми местами… пусть мальчики, если им устроишь обед, покажут им Лахту и ее окрестности…

Торопят. Давай свою красавицу-мордашку, губки и пр., а также малышей: я вас крепко расцелую, обниму и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Сегодня 27 дней, как мы стоим на одном и том же месте… впрочем, В. И. все тебе изложит.

19 июля 1915 г.

Дорогая Женюша!

Ходили сейчас с Осипом взад-вперед и рассуждали о наших домашних делах. Меня больше волнует вопрос о Генюше, а его – упаковка и отправка нашего имущества. Решили, что последнее выяснится с получением у тебя литеры и тогда я могу послать отсюда человека 2–3, в их числе, вероятно, и Осипа. Относительно Генюши Осип отмалчивается – это для него вопрос слишком высокого порядка, а меня он, конечно, берет сильно. Генюше в ноябре будет 10 лет, годы еще не ушли, и с практ[ической] точки зрения его провал ничего опасного не представляет, но 1) он может пришибить его нравственно, принизить его гордость (привычка к неудачам), и 2) что ты с ним будешь делать, когда он все будет знать и ему скучно будет усовершенствоваться? Как он теперь читает, достаточно ли бегло и свободно, легко ли задерживается в его голове прочитанное? Это меня как-то интересует более всего, ибо при хорошем чтении все остальное дается без труда. И как, между прочим, читает Кирилка? По складам или уже связно? Я его с трудом представляю за чтением, он все мне рисуется маленьким беленьким карапузом.

Валериан Ив[анович] Собакарев, который, вероятно, завтра или послезавтра будет у тебя, осветит тебе наше последнее житье с полной обстоятельностью, мальчикам он должен будет подробно рассказать, как он заработал Георгия, а тебе, как поживает твой муж. Боюсь, что из него придется тебе вначале вытягивать слова, но ты не смущайся: он разойдется и говорить будет, хотя и с постоянным аристократическим растягиванием слов. Он, между прочим, рисует, и я думаю, что картинные галереи могут ему понравиться. Из ниж[них] чинов один, унт[ер]-офиц[ер] Ткач, очень ласковый и любит детей, – ребятам это тоже на руку. Ты увидишь, какие у меня красавцы, за исключением, разве, одного, который выбран благодаря знакомству со слесарным и механическим делом.

Письмо от меня на имя спичешной фабрики я вышлю тебе завтра; я не понял только, почему ты занялась табаком и спичками, – будет ли это подарок ребятам или ты, как мать-командирша, начинаешь помимо меня получать поручения… Это мне не нравится, так как 4 тысячи детей могут совершенно истрепать мою славную, но слишком добрую женку.

Вчера, получив твое письмо с известием, что Кондакова тебя посетила и что ты начала ей телефонировать, я сейчас же передал об этом по телефону Ник[олаю] Петр[овичу] Кондакову. Пиши, как она тебе понравилась, что до него, то он божественный человек и по убеждениям, и по настроению, и по своему боевому поведению… я его очень люблю. Позавчера мы с ним долго болтали, сначала о деле, которое я хотел себе выяснить чрез его освещение (он правдивый и честный человек), а затем и об его делах; тут он и сказал мне, что написал жене твой адрес. У них детей нет, и я его за это пожурил; жене его 32–33 года, т. е. от тебя недалеко.

Что мама – именинница 11 июля, я по удивительной случайности не забыл, но организовать посылку телеграммы я никак не мог. Поцелуй и поздравь ее хотя бы задним числом.

Теперь я делаю так. Если оказии послать тебе телеграмму нет, то я даю тебе какое-либо поручение (вроде покупки мыла), и тогда эта телеграмма идет как казенная, а из нее ты сама сделаешь вывод, что я здоров… целую ли я тебя, это, к сожалению, из телеграммы не видно, но в мыслях я свою жену целую все равно миллионы раз.