Гиблое место - Сергей Шхиян

Гаврила Васильевич от возмущения покрылся испариной и пошел пятнами.

— И по приметам как раз ты и есть тот самый беглый Гаврюшка, — продолжил нижегородец.

От такой виртуозной наглости остолбенели не только гости, но и я.

Противостоять вдвоем двум десяткам вооруженных людей, обвиняя дворянина в том, что он беглый крепостной, это дорогого стоило.

Один из гостей, скорее всего, командир отряда, человек, одетый богаче, чем остальные, крякнул, привстал со своего места и собрался что-то сказать, но Минин сделал ему знак молчать, и тот послушно сел. Сам же будущий народный спаситель продолжил, пугая пронзительным взглядом бражников:

— А кто крамолу будет сеять да воровство учинять, — тут он повысил голос, — и нас ослушается, тому совершить ломание ребер раскаленными железными клещами.

— Но я же, — попробовал перебить его хозяин, но Кузьма, не слушая, продолжил:

— А так же произвести ломанье пяток, вколачивание деревянных гвоздей под пятки, вырезание мяса из-под ногтей, прижигание раскаленным железом или растравление солью ран, причиненных кнутом, выливание капля по капле холодной воды на обритую голову!

Слушая грозную речь Минина, ратники совсем поскучнели.

— Мы не воры какие, а люди служивые, — сказал, оглядывая своих товарищей, сидящий рядом со мной богатый ратник. — Крамолы и татьства на нас нет. Мы государю верные слуги. Здесь мы не по своей охоте, а по случаю, и по воровству не лихие люди.

Гаврила Васильевич, поняв, что заступаться за него ратные гости не намерены, как говорится, «возопил» гласом вопиющего в пустыне:

— Да что же такое деется! Люди добрые, какой же я беглый холоп! Меня языки оговорили! Государь-батюшка, не слушай ты лихих наветов!

— Седлать коней! — приказал старший ратник, открещиваясь от крамольного хозяина.

Гости не заставили себя ждать и дружно покинули хлебосольный стол.

Нас осталось пятеро: мы, хозяин, Ермола и накрашенная женщина. Ермола, ничего не понимая в происходящем, удивленно наблюдал, как ратники спешно седлают коней.

— Чего это они? — спросил он хозяина.

— Ермолушка, ты ж меня знаешь, скажи господам дьякам, кто я!

— Знамо кто, благодетель!

— А еще кто?

Ермола надолго задумался.

— Благодетель! — твердо повторил он.

— Ты скажи дьякам-то, что я дворянин!

— Какому дьяку? Тому, — он указал на Кузьму, — или который поп?

— Какой поп? — удивился Захарьин.

— А тот, что убег, — спокойно ответил Ермола и показал на меня пальцем.

— Поп? — растерянно проговорил Гаврила Васильевич, вглядываясь мне в лицо. — Какой такой поп?

— А который меня по голове саданул, — равнодушно ответил Ермола.

Наступила долгая пауза.

На Захарьина было жалко смотреть. Он явно не знал, что лучше, попасть к вымогателям дьякам или мстительному священнику, переодевшемуся в кольчугу.

— Я сейчас людей кликну, — тихим голосом пообещал он, наблюдая, как его недавние гости выезжают со двора, — посмотрим тогда, какие вы воеводские дьяки!

— Людей сейчас здесь будет много, — пообещал я, — только свистни!

Однако Гаврила Васильевич уже начал оправляться от шока и наглел на глазах.

— Устиньюшка, милая, пойди-ка, позови дворовых! — попросил он подругу.

Крашеная сударушка, забыв о своей недавней лебединой стати, вдруг завизжала пронзительным голосом и с криком «убивают» побежала к дому. Последние ратники пришпорили лошадей, чтобы скорее выехать со двора.

Наступила пауза в отношениях, которую каждая из сторон истолковала по-своему. Мы с Кузьмой незаметно переглянулись и остались спокойно сидеть на своих местах. На пронзительный крик Устиньи из дома и служб набежало до полутора десятка человек обоего пола. Захарьин совсем осмелел и испепелял нас взором.

— И кто тебе, Гаврюшка, велел разбой над боярыней Морозовой и ее детками учинить? — грозно спросил я. — Сам сейчас или под пыткой признаешься?

— Вязать их! — тонким голосом крикнул Захарьин, указывая на нас пальцем.

Дворовые ошарашено мялись, ничего не понимая.

— Ермола, вяжи их, негодяев!

— Это можно, — спокойно согласился верный раб и начал подниматься во весь свой внушительный рост.

— Ты лучше сиди на месте, — посоветовал я ему и для убедительности вытащил из ножен саблю.

Ермолка задумался, потом покладисто согласился:

— Можно и посидеть.

Самоуверенность Захарьина опять пошла на убыль, теперь он совсем не знал, что делать дальше. Подчиняться его приказам никто не спешил, а обнаженная сабля говорила сама за себя.

— Эй, малец, — обратился я к подростку, прибежавшему вместе со всей дворней, — ты свистеть умеешь?

— Ага, — ответил он.

— А ну, свистни.

Парнишка засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же послышался топот копыт, и во двор въехала наша конница.

— Еще свистни, — попросил я.

Отрок восхищенно покрутил головой и снова свистнул. На задах усадьбы послышался шум, и пехота во всем блеске предстала перед потрясенными зрителями.

— Так говоришь, ты московский дворянин? — спросил я Захарьина. — Сейчас проверим. Ермолушка, — обратился я к верному клеврету Захарьина, — а не поставишь ли ты своего благодетеля на батоги?

— Ага! — заулыбался Ермола.

— А вот и поставь, а мы посмотрим.

— Я счас принесу! — сорвался с места Ермола.

— Вы не посмеете! — забормотал Захарьин, отлично понимая, что очень мы даже посмеем. — Я московский дворянин!

— А вот правку сделаем и увидим, дворянин ты или беглый холоп, — хладнокровно сказал Кузьма.

Народный герой нравился мне все больше и больше. В нем начинала проявляться лихость и раскованность артистичной натуры.

— Хочешь без батогов? — спросил я Захарьина. Он с надеждой посмотрел на меня.

— Скажи, кто такой Константин Иванович?

— Не ведаю, — потухая, ответил толстяк. — У нас таких нет.

— Ну, как знаешь, — не стал настаивать я. — Ребята, кладите его на лавку!

— Не подходите! — беспомощно закричал московский дворянин, но его собственные холопы кинулись помогать нашим людям, сдирать со своего барина одежду.

Раздетого догола помещика прижали к скамье, на которой он недавно сидел, потчуя гостей. Ермола радостно заржал, со свистом рассекая воздух толстым ореховым прутом.

— Сколь батогов ставить, боярин? — спросил он, предвкушая наслаждение чужой болью.