Давно закончилась осада... - Владислав Крапивин

— Ничуть! Оно досталось мне случайно и почти бесплатно. Отыскали, когда разгребали развалины за Морской библиотекой. Смотрите, сохранилось почти без царапин. Мне пришлось только на два-три часа стать настройщиком…

Доктор был не только медик, но и весьма изрядный музыкант. Прекрасно играл на виолончели и — вот, оказалось — умел настраивать пианино.

Тетушка в конце концов приняла подарок. Тем более, что девать его все равно было некуда. Не спускать же с крутого склона за Косым переулком (телега уже уехала).

Маленькую фисгармонию перетащили в комнату, где спал Коля (он не спорил), а фортепьяно заняло почетное место. И теперь, когда у Татьяны Фаддеевны в споре с племянником кончались слова, она садилась за клавиши и фортепьяно гремело гневной музыкой. А тетушкина прямая спина выражала негодование.

Любопытно, что, несмотря на все возмущение Татьяны Фаддеевны, лазать с мальчишками по бастионам и траншеям и даже торговать трофеями она Коле не запретила. Видимо, по тем же соображениям, что «всю жизнь держать мальчика у юбки не будешь».

Коля же, чтобы лишний раз доказать свою правоту, однажды сказал:

— Женя Славутский уж на что воспитанный мальчик, а от нас никогда не отстает.

Тё-Таня только руками развела. Женя был для нее действительно примером благоразумности и скромного поведения. И если уж он…

Женя в самом деле искал трофеи и продавал их вместе с другими ребятами из компании Фрола (Тимберса!) Деньги он иногда отдавал Лене на хозяйство (все-таки кой-какая помощь!), а порой покупал на них бумагу, карандаши и акварельные краски в писчебумажной лавке Савватеева, что зимой открылась в начале Морской улицы.

Однажды Коля и Женя на берегу Южной бухты, у самой воды, нашли рядом с громадным якорем-кошкой обломок доски. Была доска толщиною дюйма два. Черная от старости, но сухая. Кое-где ее проточил морской червь, но не сильно, с краю.

— Возможно, от корабельной обшивки, — определил Женя.

— Главное, что старая… — Коля ухватил обломок под мышку. — Давай, потащим в школу!

— Зачем? — удивился Женя.

— Есть одна мысль… Можно из этой штуки выточить барабанные палочки. Получится не меньше дюжины. Скажем покупателям, что нашли на бастионах. Таких трофеев еще ни у кого не было.

Женя подумал, пожал плечами, но не заспорил.

По извилистым тропкам поднялись они от воды на обрыв, принесли доску к школе.

— Иван Ефимыч, можно ключ от мастерской? Поработаем немного…

Сторож поворчал, но дал. Знал, что наставники доверяют ученику Лазунову. Да и второй, Славутский, был деловой парнишка, не то что некоторые сорвиголовы.

В мастерской опилили доску до нужной длины (палочки, они ведь примерно вершков десять). Раскололи доску на двенадцать квадратных палок. Дерево кололось неохотно (дуб, наверно), однако в конце концов подчинилось топору и железным клиньям. Потом на верстаке остругали палки, чтобы сделать более или менее круглыми — получились заготовки. Дерево даже внутри было темным, старинным на вид. То что надо! Заготовки припрятали за верстаком, потому что уже вечерело. А на следующий день снова попросились в мастерскую, стали точить. Женя крутил педалью тяжелый маховик, а Коля водил отточенной стамеской по вертевшейся в зажимах станка заготовке. Летели мелкие стружки, пахло морёным деревом.

Первая палочка получилась на загляденье! Гладкая, но старинного вида — серовато-коричневая, будто долго пролежавшая в земле. Черные дырки-червоточинки усиливали это впечатление.

— Здорово, да? — сказал Коля, оглаживая нагревшееся дерево. Он и палочке был рад, и гордился своим токарным умением.

Женя смотрел странно. У Коли вдруг ёкнуло сердце. Он вспомнил историю с пистолетом.

— Ты… может быть, думаешь, что это не честно? Ну… потому что сделали сами, а продавать будем как настоящие… Тогда ладно. Не станем…

Но Женя отозвался небрежно:

— Отчего же нечестно? Тем, кто купит, это ведь все равно, они будут думать, что и правда от барабанов. А когда что-то ясно представляешь, оно будто так и есть… Да к тому же эти палочки все равно из дерева той поры…

— А тогда чего ты так… смотришь?

— Я хочу попросить… Можно, я две палочки возьму себе?

— Да почему же две? Половину! Мы же вместе работаем!

— Я как-то не подумал… Я не про то. Мне они нужны не для продажи, а для себя… — Женя слегка порозовел.

— Ну, для себя так для себя! Какая разница… Жень, а зачем они тебе? Если секрет, не говори…

— Да не секрет. Просто я боюсь, что другие станут смеяться… У меня с давних пор дома есть барабан. Он не такой большой, как настоящий, потому что он игрушка, но все же изрядный. С ведерко… А палочки давно потерялись. Вот я и хочу для них… Играть я не собираюсь, не маленький, но просто пусть они будут…

Кажется, Женя чего-то не договаривал, но Коля был рад и такому признанию.

— Конечно! Мы, когда все выточим, выберем самые лучшие!..

Женя порозовел сильнее.

— Потому что… у меня есть одно желание. Нарисовать картину. Про того барабанщика, про французского… Будто он нашел наконец свой барабан и теперь пора возвращаться к себе. И он присел отдохнуть перед дорогой… Вроде бы все хорошо закончилось, но он не очень веселый. Потому что прежде было много тяжкого… да и впереди неизвестно что. И вот он сидит, а кругом развалины и над ними луна… А палочки нужны мне, чтобы лучше получилось. Ну, как добрая примета…

Коля в один миг будто воочию увидел эту картину. Как настоящую! И шепотом сказал:

— Ты только нарисуй обязательно. Не отступайся.

— Я постараюсь…

Неизвестно, нарисовал ли Женя такую картину. Однако несколько набросков сделал. И один из них отдал Коле. Тот сказал:

— Ты настоящий художник!

…Женя Славутский и правда стал художником. Был он не очень знаменит, но его некоторые полотна в прошлом веке висели в городском музее. «Затопление кораблей», «Тендер «Македонец», «Дети, собирающие пули под огнем». Сохранились ли они сейчас, трудно сказать. Едва ли. Ведь столько было еще потом боев, обстрелов, пожаров…

А основным делом Евгения Славутского были даже не картины, а его работа по росписи вновь построенных в городе храмов. Он и там не был главным, лишь помогал тем знаменитым живописцам, чьи имена сохранила история. Но все же долю своего труда Славутский в это дело внес и потому считал, что кое в чем в жизни преуспел. А слава — что? Он любил разноцветье красок, свой город, своих друзей, а не славу…

Две неровные шеренги, в каждой человек шесть или семь, стояли в пяти шагах друг от друга. В одной — ребята из команды Фрола Буденко по кличке Тимберс. В другой — незнакомые им мальчишки с Корабельной слободки. Дело происходило в неглубоком каменистом рву под разваленным бруствером Четвертого бастиона. Шел разговор;