Благороднейший жулик, или Мальчишкам без башенки вход запрещен! - Ксения Зацепина

Напялив на себя все свое барахло, я подошла поближе к зеркалу, чтобы нарисовать на опухшем лице глаза. Господи, неужели сегодня я увижу Славку последний раз? В гробу?!

О нет!

У меня под глазами образовались три черные дорожки, ведущие прямо к подбородку. Вот дура, кто же на похороны красится тушью? Я вытерла следы слез и уже хотела умыться, как вместо этого посмотрела на часы. Мамочки, девять сорок три!

Одним прыжком оказавшись перед окном, выходящим в мой уютный дворик, напротив моего подъезда я увидела терпеливо ждущую темно-синюю «Кресту».

Черт, черт, черт… умываться уже не было времени. Я мигом напялила босоножки, схватила сумку и, окинув себя придирчивым взглядом в зеркале, метнулась вниз. Идиотка, было же тебе сказано – девять тридцать! Неужели так трудно следить за временем!

Я запрыгнула в машину к Рафе и победно на него уставилась. Всего пятнадцать минут, с кем не бывает?

Рафа оценивающе на меня посмотрел. Как будто если бы в моем внешнем виде его что-то не устроило, он бы отправил меня переодеваться. Сам он был одет в черные брюки и черную же рубаху навыпуск. Его большие глаза и длинные ресницы казались теперь еще темнее, словно парень был отпрыском сатаны. Его шевелюра была не уложена, но смотрелся этот беспорядок так, как будто так было задумано. Рукава рубашки были небрежно закатаны до локтей, обнажая сильные руки с крупными ладонями и пальцами с ухоженными ногтями.

Господи, какая же я низкая и опустившаяся личность, если именно теперь, как никогда, он кажется мне самым сексуальным и просто неотразимым. Я прямо-таки прониклась к этим троим идиотам из «Нотр-Дам де Пари», которые хотели продать свои души за ночь с цыганкой. Клянусь своими настоящими «бланиками», я бы тоже с удовольствием заключила подобную сделку с Люцифером, потребуй он мою душу за ночь с Рафой.

– Поехали, – вместо «привет» сказала моя мечта.

Как Рафа известил меня до этого, пятиэтажка Калининых на самом деле была втиснута в глубины московских лабиринтов. Во дворе стоял автобус, как я понимаю, для последующей транспортировки гроба на кладбище.

По моей спине пробежали мурашки, и я машинально поежилась. Как же я не люблю все эти собрания! Прямо в ту минуту я готова была повернуть обратно и сесть в уже родную мне «Кресту», однако, поймав решительный взгляд Рафы, я расправила плечи и дала себе обещание пережить этот ужасный день без видимых потерь.

Казалось, целую вечность мы поднимались на третий этаж, где находилась квартира Калининых. Теперь в ней проживала лишь Валентина Геннадьевна, женщина, потерявшая мужа и сына с промежутком почти в десять лет.

Рафа отворил входную дверь и пропустил меня вперед.

Первое, что я увидела, это резной гроб из темно-вишневого дерева. Прихожая была настолько маленькой, что сразу же переходила в гостиную площадью не больше тридцати квадратов. Именно там, посередине, в деревянной коробке лежал Слава.

Он был одет в голубой костюм, бледный, но все-таки красивый, удивительно спокойный и умиротворенный. Около него стояли несколько парней, высоких, статных и видных, одетых во все черное. По их внешнему виду я догадалась, что они были коллегами Славы и Рафы. Валентина Геннадьевна сидела на диване, утирая бесконечные слезы, текущие рекой по ее красным щекам. Мне показалось, она даже не замечала никого вокруг: когда к ней подходили, чтобы выразить свои соболезнования, она лишь отстраненно кивала, не сводя стеклянного взгляда с гроба, где покоился ее единственный сын.

Около окна я заметила невысокую миловидную женщину. Ее темно-каштановые волосы были собраны в высокую шишку, а темно-коричневый брючный костюм подчеркивал стройность и статность этой элегантной женщины. Сама владелица «Наимы» не решилась пропустить похороны своего танцора, как мне кажется, самого любимого.

Неподалеку от Илоны Давыдовны полусидела на подоконнике темноволосая девушка. В правой руке она держала сигарету, которая дрожала так, словно гостья сунула два пальца в розетку. Ее пышные кудрявые волосы были собраны в неаккуратный хвост, но костюм-двойка из темно-зеленого хлопка был выглажен и выглядел довольно опрятно. Макияжа на ее лице не было вовсе, она уже не плакала, но ее глаза все еще были красными и немного опухшими. Кажется, Слава назвал ее Милой. Не то Надя, не то Зоя.

В квартире также присутствовали несколько пожилых женщин, которые стояли поодаль и шептали молитвы. Скорее всего, соседки, которые помнили Славку еще пацаном.

Рафа нежно подтолкнул меня к гробу, и я, будто на протезах, приблизилась к телу нашего друга.

В моей голове крутилось много мыслей, главным образом я вспоминала Славку еще мальчишкой. Пыталась как-то зафиксировать в своей памяти его пшеничные локоны, глаза цвета чистого неба после дождя и очаровательную улыбку. Неужели я больше никогда не увижу его живым, не услышу его голоса, не коснусь его руки?!

На моих щеках снова появились черные разводы.

Я повернулась к Рафе и уткнулась в его широкую грудь, совершенно наплевав на то, что похожа на грустного клоуна с растекшимся гримом.

Рафа с готовностью подождал, пока из меня не выльются все слезы, и, когда я от него отстранилась, осторожно провел пальцами по моим щекам, вытирая с них остатки размазанной туши. Я попыталась улыбнуться в ответ, но у меня не получилось. Сипло проговорив «спасибо», я отошла в сторону и дала Рафе побыть с лучшим другом наедине.

Он с благодарностью мне кивнул и наклонился к Славе. Губы парня что-то шептали, но я не могла расслышать что. Да мне и не очень хотелось. Рафа прощался со своим лучшим другом, и только им двоим было известно об их последнем разговоре.

Минут через десять в квартире появилась Кристина. С трудом проковыляла из прихожей в гостиную, а под руку ее поддерживал знойный брюнет, которого звали Егор. Именно ему была поручена миссия привезти к Калининым девушку Славы.

Кристина, не удостоив взглядом никого из присутствующих, сначала замерла при входе в большую комнату, словно у нее случился паралич всех мышц. Ее большие изумрудные глаза с невероятным ужасом глядели на гроб. Она как будто не могла поверить в то, что видела перед собой. А затем, с резвостью тигрицы, кинулась к Славе, схватила его руку и прижала к своему сердцу, издавая поистине страшные звуки. Это даже был не плач, скорее вопль смертельно раненного животного.

Илона Давыдовна с неприкрытой жалостью наблюдала за девушкой, а Валентина Геннадьевна, по-моему, даже не заметила ее прихода.

От плача Кристины мне стало еще хуже. Рафа, стоявший около нее, легонько поднял Нестерову с колен, положив руку Славы обратно ему на грудь, и обнял девушку, что-то зашептав ей на ухо. Ее плач постепенно сошел на нет, жуткие вопли сменились жалостливыми завываниями, какие случаются у детей после часа беспрестанного рева.

Время в этом доме как будто замерло, и я с удивлением обнаружила, что находилась там уже полтора часа, когда парни из «Наимы» взяли гроб, чтоб отнести его вниз в автобус. Рафа и Егор несли тело Славы первыми.