Пурпур - Вибеке Леккеберг

Думать об этом не хотелось. Вершины уже утонули в белесой дымке. Анна сжала руку Бернардо и плотнее укуталась его плащом. Вот он, ее кокон.

Запоздалый луч упал на одно из окон крепости, осветив чью-то фигуру, смутно знакомую. Затаившийся там человек все видел. И, конечно, не замедлит оповестить всех, кому это интересно. Например, Папу Римского, который ждет от нее покаяния и искупления. Который утверждал при последнем разговоре, что люди не умеют ограждать свои вожделения рамками разумного. А она отвечала: «Ошибаетесь, Ваше Святейшество».

* * *

Он все не приезжал, хотя и обещал встретиться с ней после своего возвращения из Рима.

Анну не покидал страх. Ее преследовали мысли о человеке, стоявшем у крепостного окна, видевшем все, – и с тех пор, как иногда казалось, продолжавшем неотступно следить за ее чувствами и поступками. Поступки же были таковы: она ходила к священному источнику, пила там воду, но не затяжелела, не смогла забеременеть от Бернардо, как раньше не могла от Лоренцо. Действительно, на ней лежит проклятье. Каменные утесы и глинистые гроты – единственные свидетели ее слез.

Анна тосковала по Бернардо, которому отдала все, поведала о самом сокровенном, а он не ехал. Что случилось? Если у окна тогда стоял приходской священник, Лоренцо, вне всяких сомнений, сразу же получил известие о ее грехопадении, и, когда архитектор пришел просить об аудиенции, арестовал его. А ведь это почти наверняка был падре: Папа Римский приставил его наблюдать за строительством плотины у Баньо-ди-Виньони.

Плотина росла день ото дня. Шли проливные дожди. Скоро долина скроется под волнами, как пожелал Пий Второй, и замок Лоренцо станет островом в едином большом море.

Миновали весна и лето. Жизнь в усадьбе наладилась, никто больше не назвал бы ее заброшенной. Наступил октябрь. Прошел год со времени расторжения брака, но Анна так и не получила своих книг, привезенных когда-то из Норвегии. Хотя это ее имущество, без дозволения бывшего мужа сундук оказался недосягаемым. Лоренцо ни на какие просьбы не отвечал. Доходили слухи, что он командовал папскими войсками во время битвы с королем Сигизмундом за Фано.[29]Сражение, как говорят, было жестоким и кровопролитным.

В усадьбе давили виноград, когда заметили двух всадников, медленно поднимавшихся по крутому склону.

Лиам и Андрополус бросились к Анне. Остановился вол; стряпуха у печи застыла с налипшим на пальцы тестом, глядя на приближающихся нежданных гостей; давильщики выскочили из огромных чанов как были: длинные Рубахи подобраны и завязаны высоко на бедpax, ноги красны от сока, – и, посмеиваясь, укрылись за стволами деревьев, чтобы не показываться на люди в таком затрапезном виде. Приехавшие, солдаты в мундирах папской гвардии, спешились.

«Убили. Лоренцо убили», – подумала Анна. Вот так же боялась она неожиданных визитеров, когда ожидала известий о муже из Константинополя. Сдерживая дрожь, она спросила:

– Чем мы обязаны вашему приезду?

– Я сражался в войске господина Лоренцо, не жалея жизни, – ответил один из солдат. – Так что, наверное, заслужил кружку от его лозы!

Анна велела принести вина и хлеба.

По пути гонцы искупались сами и вымыли лошадей в источниках Баньо-ди-Виньони – об этом со всей определенностью говорил исходивший от них запах серы.

Солдаты подняли бокалы:

– За победу! Знайте, что с двадцать пятого сентября Фано наш! Да здравствует кондотьер, вручивший Папе Римскому ключи от города, оставшегося неразоренным!

– Как было дело? – заинтересовался Андрополус.

– Понимая, что ему не выдержать осады, Сигизмунд приказал своему сыну Роберто сжечь Фано. «В атаку!» – крикнул, узнав об этом, господин Лоренцо. Стремительный приступ – и город, цел-целехонек, принадлежит нам. Выпьем еще!

– Что же все-таки привело вас сюда? – спросила успокоившаяся Анна.

– О главном чуть не позабыл! – хохотнул солдат, достал конверт и подал его хозяйке.

Она прошла в дом, прикрыла за собой дверь, запыхавшись, поднялась на второй этаж в спальню, отворила окно и, выравнивая дыхание, застыла с нераспечатанным письмом.

Со двора доносились болтовня и смех. Анна все не решалась сломать печать конверта. Ветер слегка пошевеливал его. Письмо колыхалось, как птичье крыло. Прохладное дуновение коснулось ладони. Ветер дул с севера. Мистраль.

Она помедлила еще немного, подставив лицо едва ощутимому теплу осеннего солнца.

«Синьорине Анне», – было написано на конверте. Небрежный почерк Лоренцо. Не баронессе – синьорине.

На дворе у печи началась трапеза. Андрополус проворно бегал взад-вперед, помогая подавать еду. Появляясь с новыми тарелками и блюдами, он каждый раз задавал солдатам нетерпеливые жадные вопросы:

– Сколько убитых с той и этой стороны? А городские стены в Фано высокие? А воины Сигизмунда – они смелые? А погода стояла какая?

Подали bruscetta, чеснок, масло, соль. Хлеб поставили на угли, чтобы освежить. Пахло горячим хлебом, оливковым маслом и чесноком – как в былые времена во время обедов в замке. Но там была еще и Лукреция.

Приезд солдат внес в жизнь усадьбы радость. Как бы письмо ее не убило.

Стоял прекрасный осенний, почти счастливый день. Она улыбалась, глядя, как сотрапезники поливают маслом и солят натертый чесноком хлеб, кладут на него подогретый в печи сыр пекорино.

Лиам ел вместе со всеми, слушал рассказы про битву, но время от времени, словно неусыпный страж, бросал взгляд на окно, в проеме которого виднелась Анна. Он, как и она, не ожидал от письма ничего хорошего.

Краткое обращение было выведено крупными буквами: «Дрянь!» Дальше разбегались мелкие паучки быстрых букв. Лоренцо писал, что, согласно решению Папы Римского, она находится под домашним арестом вплоть до отпущения грехов, при этом в течение двух лет должна сохранять верность бывшему мужу. В случае нарушения последнего требования легкомысленный любовник будет подвергнут казни.

«Я убью его своей рукой».

У Анны перехватило дыхание.

Она не ошиблась: из крепости на них глядел священник и не погнушался доносом. Почему она не остановила тогда Бернардо? Пустые сожаления: она не могла остановить его, да и не хотела. Пий Второй прав: люди не умеют ограждать свои желания рамками разумного.

Она сама поставила себя вне общества, пойдя по пути Лукреции, – той, которую прославил Энеа Пикколомини.

«Солдаты, – продолжал Лоренцо, – останутся в усадьбе, чтобы проследить за выполнением поставленных условий. Да покарает Бог того, кто попытается переступить порог моего дома и моих владений».

Отныне она узница этих стен.

Конечно же, приходской священник! А Лоренцо не шутит: он – воин, ему ничего не стоит убить, все равно что выпить бокал вина или провести ночь с женщиной. Падре хочет этим воспользоваться, ему не терпится увидеть хладный труп Бернардо и ее, пылающую в горячем пламени костра.