Вдали от дома - Питер Кэри

Он предложил мне оранжевый леденец «Спасатель», и я его взял.

Дорога к тому моменту ухудшилась. Я смотрел, как он справляется с переправой: это было так же пугающе, как дорога из Мардоварры. Полное дежавю, сказал я: тот же мертвый зверь, сломанный забор.

Когда он засмеялся, я забеспокоился:

– Это не дежавю, – сказал он, – это та же дорога.

– Нет, это дорога в Перт.

– Дорога в Перт была возле кафе «Косуля».

– Но вы собирались меня там высадить.

– О, тебе стоило сказать.

– Я его не заметил.

Он вновь рассмеялся:

– Боже правый. Ты не заметил? Между Брумом и Мардоваррой больше ничего нет, а ты не заметил.

– Вы сказали, что высадите меня там.

– Что ж, я забыл, – сказал Гаррет Хэнгер.

– Как вы могли?

– Как вы могли? – передразнил он, но затем смягчился. – Mea culpa[102], приятель. La Condition Humaine[103]. И так далее.

– Но что мне делать?

Я ожидал, что он предложит отвезти меня назад, но он не сбавил скорость.

– Все как-нибудь уладится, – сказал он и улыбнулся красными дерзкими губами. Далеко простирались одинокие и ровные пустоши.

Никто не предупредил меня, что на равнине Нулларбор так холодно. Но опять-таки как же мой брак? Кто мог предположить такой поворот на дороге?

В пятистах милях к востоку от Перта я писала у заднего колеса и слушала, как муж «чистит автомобиль». Перевод: выкидывает все, к чему прикасался Вилли Баххубер. Каждая мелочь, каждый пакет чипсов, кофеиновая таблетка и прочее указывали на другого мужчину. У меня ничего не было со штурманом, но муж, очевидно, считал иначе.

Такое поведение началось на теплой красной почве Кимберли. Продолжилось к югу от Перта. Повернуло налево через низ континента, на серые голые известняковые равнины. Писая за пределами видимости моря, я слышала жутковатый стон океана. Порой я ощущала, как призраки рыщут по пещерам под моими ногами.

Коротышка откопал запачканные маслом шорты Баххубера. Я сказала ему, что не делала ничего дурного. Он выбросил их в пыль. Это был еще не конец. Всегда оставались запасы сухой апельсиновой кожуры, например. Он бы выбросил и череп мальчика, только вот я ему не позволила.

Ладно, отдай его аборигенам, сказал он. Но чернокожие боялись злых духов, спящих в костях. Я сообщила об этом мужу. В ответ он пошутил об идолах и вуду. Он был беспощаден, давил и давил. В Перте мы услышали дурацкий хит-парад, песню о коробке, от которой женщина не могла избавиться. Он никогда не слышал ничего смешнее, особенно если изменить слова:

Коротышка выглядел так, будто мог петь: ясноглазый, с щечками, словно яблочки, с приглаженными темными волосами. Он мог быть эстрадным певцом, как Синатра, но ему никогда не удавалось попасть в ноты. Даже когда я любила его безоговорочно, голос у него был хриплым и ломаным. А теперь, на мрачной равнине, с дырой в глушителе, которая затрудняла беседу, его дребезжащий голос звучал жестоко и насмешливо.

– Прими это как шутку, Айрин, – говорил он.

Там было много куплетов. Песня продолжалась до жемчужных врат, и, конечно, святой Петр не пустил бы с этой коробкой в рай.

Я ожидала, что Нулларборская равнина окажется выжженной пустыней, и все еще считала так в Перте, даже когда мерзла в шортах на почте, слушая, как Коротышка развлекает по телефону детей новыми историями о Плутовском Вомбате. Он не сказал, что сбил вомбата, и нам пришлось стаскивать его с дороги, бедняжку, – мертвого, шелудивого, с гноящимися глазами. Это были наши малыши, и он мог предложить им только любовь и поддержку, и это так контрастировало с тем, что он испытывал ко мне, что мне пришлось уйти и оставить его придумывать, как объяснить отсутствие мамочки. Я не могла прикидываться счастливой. Я бы расплакалась, услышав их прелестные голоса, так что развернулась и затерялась среди людей, ищущих номера междугородних телефонов. Если я и открыла справочник Аделаиды, то только случайно. Конечно, я притворялась, и посмотрела единственное имя, которое знала в Аделаиде, и оно было там – Баххубер, пастор, но у меня не было ручки, так что я просто вырвала страницу и засунула в кошелек.

Наша машина появилась на первой странице пертской газеты «Уэст Острэлиен»; я не чувствовала, как что-то выигрываю, но когда мы поехали дальше на запад, в городок Кулгарди, в городишко Калгурли, то оказались лидерами группы на пустой равнине. Мы прибыли в одинокий Норзмен в четыре утра и обнаружили, что единственная улочка переполнена людьми, а все магазины сияют, и меня бесило, как люди улыбаются и машут нам. Все они не ложились спать, чтобы нас увидеть. Было несправедливо ненавидеть их за зубоскальство на обломках нашей семьи.

– Привыкай, – заявил мне муж. – Это будущее. – Я больше ему не верила. Думала, мы разведемся, как только вернемся домой. Из-за чего? На пустом месте.

Когда сверкнула вспышка, показалось, будто его лицо сверкнуло в ответ, и он будет светиться популярностью всю дорогу до Сиднея. Я бы не могла привыкнуть к такому, я была в ярости, что он поверил гнусному Данстену, который, очевидно, наплел ему с три короба. Я бы предпочла быть виновной в прелюбодеянии. Хотя бы повеселилась.

Писая на безлюдном Нулларборе – никаких признаков человеческой жизни, – я услышала самолет высоко в облаках. Представила, что в нем Вилли. Он бы не стал смеяться над моими чувствами.

Так и продолжалось, снова и снова: мы с Коротышкой кричали друг на друга под шум ревущей выхлопной трубы, закапываясь все глубже, хотя больше всего хотели выкарабкаться из ямы, которую сами вырыли. Мы ехали в ясном лунном свете, с окнами, напрасно закрытыми от известняковой пыли, которая плыла, как дым, в сучковатом кустарнике, забивалась в глаза и ноздри. Наши чувства были будто бы неизвестны нам ранее, стенали из-под дороги.

Я снова пописала. Взяла руль.