Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник) - Юлия Кузнецова

Он замолчал. Видно, вспомнил о своей душевной драме.

– Ты не думай, мне плевать, – поспешила я, – ну, что меня бросают. У меня другое горе. У меня творческий кризис. Всю жизнь рисую, а тут не хочется.

– И ты думаешь, паркур поможет тебе этот кризис преодолеть? – сказал он.

Подумал и добавил:

– Вообще такое случается.

Я с надеждой посмотрела на него.

– Но для этого надо долго тренироваться, – поспешно сказал он, – а ты на сколько приехала?

– На неделю.

– На неделю… Послушай… Паркур – это очень сложный координационный тип деятельности. Вот представь, занимаешься ты боевыми искусствами. Учишься наносить удар. Чтобы довести его до автоматизма, нужно повторить его от пяти до десяти тысяч раз. Одно движение.

Он сделал паузу, отпил воды. Я кивнула.

– А паркур – это много движений. То есть, чтобы довести их до автоматизма, нужно много больше десяти тысяч раз. А чему я смогу научить тебя за неделю?

– Да неважно чему, – воскликнула я, – только бы чему-то новому. Мне нужен новый взгляд, новая точка отсчета, понимаешь?

– Ладно, – сдался он, – за кафе есть детская площадка. Встретимся на ней завтра. В пять утра.

– Отлично, – обрадовалась я, чем явно его удивила.

Однако радовалась я по той причине, что в пять утра Ника явно будет спать, и я могу спокойно уйти. Ей ведь не нравится паркур, вдруг из-за него у нее опять настроение испортится?

– Начнем с разминки. Йогой никогда не занималась?

– Как раз занималась!

– Тогда, может, и пойдет дело, – вздохнул он, – штаны есть у тебя спортивные?

– А джинсы не подойдут?

– Лучше штаны…

– Я найду! – пообещала я, пока он не отказался из-за штанов.

– Широкие. Растянутые, – сказал он, кивнув на свои «шаровары».

Вид у него все равно был не слишком радостный. Видно, подсчитывал, сколько крыш он мог бы покорить с пяти до шести утра.

– Вот навязалась, – пробормотал он, совсем как Кальцифер в «Ходячем замке Хаула», когда Софи забралась внутрь замка[40].

– Можно подумать, за вами никто не увязывается, – сказала я, – да вы небось только и делаете, что позируете туристам для фоток.

– Вот этого не бывает, – вскинул он голову, – иначе получится как раз акро-стрит. Паркур – это философия свободного перемещения. Просто куда хочу – туда иду. Границ нет, есть препятствия. Никакой показухи, никаких понтов.

– Расскажи поподробнее, – попросила я, усаживаясь рядом на перила и свешивая вниз ноги.

Он в сотый раз покосился на соседнюю крышу. Потом вытащил из рюкзака вторую бутылку воды, дал мне, тоже развернулся и свесил ноги вниз. При движении с его бутылки слетела крышечка. Я проследила взглядом траекторию ее падения, а потом повернулась к парню и сказала с самым серьезным видом, какой смогла изобразить:

– Надо ее поднять.

Тут он расхохотался. Наконец-то.

– Ника! – завопила я, вваливаясь через полчаса в нашу комнату, – ты не представляешь, кого я встретила на крыше!

– Карлсона?

Я улыбнулась. Ника по-прежнему была у трельяжа. Только теперь она красилась, макая то одну, то другую кисточку в разные баночки и коробочки с тенями, расставленными по полочке. Она глянула на мое отражение в зеркале и изогнула дугой правую бровь.

– Его зовут Грей, – сказала я, – ну, в смысле, это ник. Это тот парень, который перепрыгнул через дядьку, завязывающего шнурки, в аэропорту…

Я вдруг испугалась: а если Ника разозлится, вспомнив этот эпизод? Ей он тогда не понравился. Однако она лишь хмыкнула и достала из косметички большую кисточку для румян.

– Меня он не интересует, – гордо сказала Ника, нанося слой румян на скулы, – меня интересуют только нормальные бойзы, а не психи, которые гуляют по крышам.

И она фыркнула – совсем как ее кот Супербяка[41]. Я с облегчением вздохнула. Ника опять стала сама собой, ворчливой и ироничной. Значит, ее мрачное настроение объяснялось усталостью. Как хорошо, что я дала ей возможность передохнуть и побыть наедине с собой. А заодно и узнала кое-что о паркуре.

– Давай выберемся в город, – возбужденно сказала я, – поедим где-нибудь. Я тебе такое расскажу! У них там целая философия, в этом паркуре.

– Давай, – согласилась Ника, – а тут пока проветрим.

– Думаешь, мадам будет не против того, что мы не закрываем окно, когда уходим из дома?

– Будет против – пожалуюсь дэду. Он ее убьет, если узнает, что она дымит, как протухший вулкан.

– Потухший!

– Не важно. Важно то, что я глянула по справочнику «Американцы в Париже», который мне дал с собой дэд, и выяснила, что неподалеку делают хорошую пиццу.

– А в соседнем доме – кафе, – сказала я, – и никуда ходить не надо.

– Мы можем сначала пиццы поесть, а потом и в кафе заглянуть, – сказала Ника, поднимаясь. – Не забывай, мне надо работать над будущей ролью, а для этого необходимо…

– Потолстеть! – сказали мы с ней хором и засмеялись.

Я лично смеялась с облегчением. Ника пришла в себя, образовалось что-то здоровское на завтра. Кажется, отношения с Парижем начинают налаживаться! Может, и Зета удастся забыть? И… может быть… ко мне снова вернется желание рисовать?

В пиццерии было полно народу, в основном студенты и иностранцы; все кучковались за крошечными круглыми столиками, болтали, заглушая популярные американские хиты, несшиеся из динамиков, и лопали пиццу. Официантка в форменной черно-красно-белой одежде дала нам меню, улыбнулась, показав скобку на зубах, и хотела уйти, но мы не позволили ей, потому что у обеих нас уже бурчало в животе от вкусных запахов блюд, проносящихся мимо на круглых деревянных подносах.

Мы заказали два салата, две пиццы и две колы. Все это нам принесли минут через десять, и все оказалось просто огромным. Салат горой возвышался в миске и был посыпан гигантскими сухарями, а пицца оказалась закрытой и до отказа набитой ветчиной, сыром, овощами и даже креветками.

– И что, – спросила Ника, принимаясь за салат, – эти твои трейсеры просто бегают?

– Они не просто бегают. Они везде бегают. Везде, где хотят. Через перила. Балконы. По крышам бегают.

– В колодец прыгают, – продолжила Ника, – лишь бы на них пялились.