Хозяин зеркал - Юлия Зонис

Снежные орхидеи убивают запахом. На ночь их следует убирать из комнаты, особенно если в ней старик или маленький ребенок. Или, скажем, раненая девушка.

…Сладкий аромат орхидей. Ветер чуть шевелит белые венчики. В заросшем цветами саду прямо на земле спит маленькая девочка. Волосы цвета темного золота упали на разрумянившееся лицо. Девочка спит, подогнув колени, положив ладошку под щеку, спит так мирно и сладко, что совсем не хочется ее будить. Кей стоит в нерешительности.

– Болван, – тревожно звенит бубенцами Пугало. – Уноси ее оттуда поскорей!

Кей оборачивается и видит аккуратный домик. По каменной кладке ползет вьюнок, черепичная крыша приветливо алеет на солнце, а на верхней ступеньке лестницы, ведущей на заднюю веранду, сидит Пугало и истошно орет:

– Парень, ты что, оглох?! Снежные орхидеи убивают запахом! Как старуха разрешила ей гулять в саду одной, ума не приложу. Ну, давай, что ты там растопырился? Неси девчонку в дом!

Кей – нет, не Кей, а Джейкоб – послушно наклоняется, подсовывает руки под покорное тело и с усилием поднимает спящую Клару…

– Я забыл… – медленно произнес Кей и встал на ноги. Запах орхидей по-прежнему кружил ему голову, хотя уже не мог принести вреда. – Я забыл…

Лед под ногами сухо блестел. Девушка лежала неподвижно, а голем еще подергивался, еще не весь песок высыпался из мешка и натянутого на него камзола.

– Я забыл, Пугало, – тихо повторил Кей. – Я забыл, что снежные орхидеи убивают запахом, и от этого она чуть не умерла. Ох, и ругалась тогда бабушка… – Блуждающий взгляд юноши остановился на куче песка, и светлые брови сошлись к переносице. – И я почти забыл тебя, Пугало. Спасибо за напоминание.

Кей резко развернулся и прошагал к окну, дробя каблуками лед. Потянув шпингалет, широко распахнул створки. В коридор ворвался свежий ветерок. Вместе с ветерком в окно вальяжно вплыл черный воздушный шар. Привязанный к шару круглый тканевый сверток стукнулся о подоконник и, одолев преграду, повис в двух локтях над полом.

Будущее Лягушонка Оскара было расчерчено, как узор жилок на листьях водяной красавки. Он родился в Гнилых Канальцах, а родившиеся в Гнилых Канальцах там же и подыхают, уткнувшись последний раз лицом в знакомую грязь и тину и захлебываясь ее влажными испарениями. Точнее, нет, не совсем так. Если верить старине Полю, приемному папаше Лягушонка, мальчишку принесла кикимора.

Кикиморы, тощие чешуйчатые твари с бледными глазами и цепкой хваткой, расплодились в Канальцах за последнюю сотню лет, когда море окончательно отступило и даже оставшиеся за ним солончаки обратились в горячую пыль. Кикиморы вили гнезда в самых глубоких стоках городской канализации, куда не добирались ни любители запретных развлечений, ни Сопротивление. Вили гнезда и выращивали пискливое потомство. Потомство ело жирных мясных мух и дохлых крыс, а родители пожирали все подряд, неплохо заменяя не предусмотренных городским бюджетом мусорщиков.

Когда-то, до прихода Господ, Гнилые Канальцы и вправду были настоящими каналами и от недалекого побережья их отделяла череда шлюзов и дамб. В короткий судоходный период по каналам возили грузы на приземистых баржах, а зимой здесь устраивали катки. Все от мала до велика, владельцы коньков серебряных, и стальных, и грубых, деревянных, выходили на лед и носились от Ледяных садов до Центральной площади. Все, барчуки и беднота. Скользкий лед не признавал неравенства. Равенство сохранилось в Гнилых Канальцах и сейчас. Если рассуждать о социальной справедливости, то, пожалуй, лишь Ржавый рынок и окраины Собачьего пустыря – вотчина Ящериц – могли похвастаться такой лихой вольницей. У каждого рожденного здесь был шанс издохнуть, уткнувшись в последний раз лицом в знакомую грязь.

Так вот, о кикиморе. Как рассказывал Папаша Поль, прихлебывая из бутылки с щербатым горлышком, кикимора неслась по бережку. В лапах уродина тащила какой-то сверток. Папаша Поль, лучшие деньки которого давно миновали, промышлял сбором мусора на дне Стрельного канала. Весной, после долгих и заунывных дождей, канал с грехом пополам наполнялся водой – по нему даже сплавлялись на плотах и плоскодонках. К лету вода исчезала, и в буром вонючем иле можно было обнаружить массу интересных вещей – не считая звериных и человечьих трупов. Папаша Поль как раз брел по грязи, позыркивая направо и налево, ворочая костылем и щупая дно пальцами босых ног, когда сверху показалась кикимора. С кикиморами обитатели Канальцев редко связывались – больно уж у тварей острые когти и зубищи – однако сверток привлек внимание Поля. Кикиморы, как вороны, падки на все блестящее, и порой в их подземных гнездах можно найти весьма забавные предметы. Кольца. Браслеты. Черепа с золотыми зубами. И прочее полезное барахлишко. Папаша Поль, завидев сверток, свистнул в два пальца, завопил и швырнул в уродину костылем. Не попал, однако кикимора, заругавшись на свой кикиморский лад, бросила сверток и юркнула в ближайший сток. Папаша Поль радостно заковылял к трофею. Трофей лежал, медленно погружаясь в грязь, жалобно поквакивал и сучил в воздухе голыми ножками. Некоторое время Папаша Поль размышлял, не предоставить ли младенца его судьбе, но все же человеколюбие победило. Так Лягушонку повезло в первый раз.

Во второй раз ему повезло, когда Папаша Поль швырнул младенца в Саргасову лужу. Так уж повелось, что все родившиеся в Гнилых Канальцах проходили через этот нехитрый обряд. Если дитя поплывет, значит, станет честным Головастиком, а впоследствии и равноправным членом Лягушачьей братии. Если нет… что ж, не судьба. Саргасова лужа была единственным водоемом в Городе, не пересыхавшим даже в разгар самого жаркого лета. Говорили, что ее подпитывают воды подземного Мертвого озера, которого не видел никто, но о котором все слышали. Как бы там ни было, Папаша Поль вышел на топкий бережок и под одобрительный хмык тогдашнего Водяного уронил мальчонку в воду. Мальчонка погрузился с головой. Мусорщик успел уже порадоваться, что одной бедой в его жизни стало меньше, когда по поверхности пошла рябь. Младенец плыл, плыл под водой, ловко загребая несильными ручками и помогая себе ногами, и через пару минут из Лужи показалась его круглая головенка. Папаша Поль вздохнул, вынул младенца из грязи и протянул Водяному. Главарь Лягушек шлепнул мальчонку по заднице, отчего тот заорал во всю глотку. Водяной, прислушавшись к басовитому вою, одобрительно буркнул: «Добрый будет Головастик», – и сунул дитя в руки приемному папаше. Так Лягушонок родился во второй, хотя и не в последний, раз.

Дальше все пошло, как оно и идет всегда. Для начала Папаша Поль завернул младенца в тряпье и вручил Мамаше Синявке. Мамаша Синявка просиживала дни на бережку Стрельного канала, дергая за ноги прохожих и выклянчивая подаяние. Порой, когда Головастик начинал пищать особенно громко и голодно, Мамаша Синявка пихала в рот проглоту тряпицу с разжеванным кислым хлебом.

В три года Головастик научился стоять на стреме, в пять карабкался вверх по сточным и вниз по каминным трубам и необычайно ловко открывал форточки, в шесть таскал кошельки у ловящих ворон лохов. Так делают все, так уж оно повелось, таков узор жилок на ладонях Воровки-Судьбы. Одни ходят в шестерках, другие сколачивают банды, а всех под конец ждет топкая грязь.