Превращение - Мэгги Стивотер

Он не договорил, а я не знала, как его утешить.

В молчании мы проехали несколько долгих минут; лишь из динамиков лился негромкий гитарный перебор да убегали вдаль нескончаемые белые полосы по обочинам. Сэм сидел, прижав ко рту пальцы, как будто признание в собственной неуверенности оказалось неожиданностью для него самого.

— «Каждое новое утро».

Он посмотрел на меня.

— «Каждое новое утро». Название для твоего альбома.

Он глядел на меня со странным выражением. Наверное, был удивлен, что я попала в яблочко.

— Именно так я себя и чувствую. В точку. Когда-нибудь я привыкну, просыпаясь с утра, быть уверенным, что до конца дня останусь человеком. И так будет завтра, послезавтра и вообще всегда. А пока что я спотыкаюсь на каждом шагу.

Я снова покосилась на него, поймала его взгляд.

— Но через это проходит каждый. Все когда-нибудь осознают, что не вечно будут оставаться детьми и неизбежно вырастут. Просто ты подошел к этому моменту немного позже, чем большинство людей. Ты справишься.

Сэм улыбнулся, печально, но искренне.

— Вы с Беком просто два сапога пара.

— Наверное, поэтому ты нас обоих и любишь, — отозвалась я.

Сэм молча кивнул, потом произнес задумчиво:

— «Каждое новое утро». Когда-нибудь, Грейс, я напишу для тебя песню и так ее назову. И весь альбом тоже.

— Это потому, что я очень умная, — сказала я.

— Да, — подтвердил Сэм.

Он отвернулся к окну, а я порадовалась этому обстоятельству: наконец-то я получил возможность незаметно для него вытащить из кармана платок. У меня пошла носом кровь.

ИЗАБЕЛ

Я бежала, на каждом третьем шаге с шумом выдыхая воздух. Шаг — глотнуть холодного воздуха. Шаг — выдохнуть. Шаг — не дышать.

Я не бегала слишком давно, а на такую дистанцию — вообще не помню когда. Бег я любила, потому что он давал возможность подумать, побыть в одиночестве вдали от дома и предков. Но после того, как умер Джек, думать мне не хотелось.

Теперь все начинало меняться.

Поэтому я снова стала бегать, хотя температура на улице была далека от комфортной, а я отвыкла от физических нагрузок. Несмотря даже на новенькие пружинистые кроссовки, икры нещадно болели.

Я бежала к Коулу.

Я не смогла бы добежать от нашего дома до дома Бека, даже когда совершала пробежки регулярно, поэтому оставила машину в трех милях от него, сделала разминку в полупрозрачном тумане и побежала.

За эти три мили у меня было навалом времени, чтобы передумать, однако же дом уже виднелся впереди, а я все бежала. Видок у меня, наверное, был еще тот, но какая разница? Если я явилась только поговорить, не важно, как я выгляжу.

Машины перед домом видно не было; Сэм уже уехал. Не знаю, обрадовало это меня или расстроило. Во всяком случае, это означало, что я с большой вероятностью никого дома не застану, потому что Коул, возможно, бродил где-то в волчьем обличье.

И снова я не могла понять, обрадовало бы это меня или расстроило.

Когда до дома оставалось несколько сотен футов, я перешла на шаг, держась за бок. К тому времени, когда я добралась до задней двери, дыхание почти восстановилось. Я наудачу подергала за ручку; она подалась, и дверь открылась.

Я переступила через порог и замерла в нерешительности. Я совсем уже было собралась подать голос, когда сообразила, что превратиться в человека мог не только Коул, поэтому так и осталась стоять в темном закутке у двери, глядя на залитую ярким светом кухню. Мне вспомнилось, как я сидела в этом доме, когда умирал Джек.

Легко Грейс говорить, что я ни в чем не виновата. Подобные слова вообще ничего не значат.

От внезапно раздавшегося грохота я вздрогнула. На какое-то время наступила тишина, потом откуда-то снова послышались стук и какая-то возня. Это походило на бессловесный спор. Я долго стояла на месте и не могла решить, не лучше ли мне развернуться и отправиться в обратный путь до машины.

«Ты уже один раз просидела в этом доме, сложа руки», — мрачно напомнила я себе.

Поэтому я двинулась вперед, к двери в кухню. Из коридора я заглянула в гостиную и заколебалась, не понимая, что там происходит. Я увидела… воду. На деревянном полу поблескивали маленькие, неправильной формы лужицы, похожие на островки льда.

Я оглядела комнату. В ней творился полный содом. Торшер со сбитым набекрень абажуром валялся на диване, по полу были разбросаны рамы от картин. С одного из столиков свисал коврик, который я раньше видела на кухне, а рядом красовался перевернутый стул, словно случайный прохожий, не удержавшийся на ногах от потрясения. Я медленно переступила порог, настороженно прислушиваясь, но дом погрузился в тишину.

Разгром был настолько причудливым, что явно его устроили сознательно: раскрытые книжки валялись в лужицах воды с вырванными страницами; смятые банки консервов раскатились по углам, из цветочного горшка торчала перевернутая вверх дном пустая винная бутылка, со стен полосами была содрана краска.

Снова послышался тот же самый грохот и знакомая возня, и не успела я что-либо предпринять, как из коридора слева показался волк; он нетвердо держался на ногах, и его шатало от стены к стене. Теперь мне стало ясно, каким образом гостиная пришла в такое состояние.

— Черт побе… — начала я и попятилась в направлении кухни.

Волк, впрочем, похоже, не собирался на меня нападать; с его боков ручейками стекала вода. Серовато-бурая мокрая шерсть липла к телу, он казался каким-то маленьким и совсем не страшным, не страшнее собаки. Между нами была пара шагов, когда волк остановился и вскинул на меня дерзкие зеленые глаза.

— Коул, — ахнула я, и сердце мое заколотилось с удвоенной частотой. — Ты псих ненормальный.

Как ни странно, звук моего голоса заставил его отпрянуть. Это напомнило мне — на самом деле он всего лишь волк, и все его инстинкты, должно быть, сейчас кричат о том, что я перегораживаю ему путь к отступлению.

Я попятилась, но не успела даже решить, стоит ли открывать ему дверь, как Коула начала бить дрожь. Когда между ним и мной осталось всего несколько шагов, его уже крутило и корежило по полной программе. Я отошла на несколько шагов, чтобы его не вырвало на мои новенькие кроссовки, и, скрестив руки на груди, принялась наблюдать за его превращением.

Когти Коула оставили на стене еще несколько свежих борозд — я представляла себе, как им «обрадуется» Сэм, — и он завалился на бок. А потом с его телом произошло волшебство. Шкура пошла пузырями и растянулась, волчья пасть широко раскрылась от боли. Он перекатился на спину, тяжело дыша.

Обращенный в человека, он лежал передо мной на полу, точно выброшенный на берег кит, и на руках у него выделялись нежные розовые шрамы — воспоминания о ранах. Потом он открыл глаза и посмотрел на меня.