Гоголь. Мертвая душа - Петр Волконский

что Чепраны находятся сразу за возвышенностью, на которую они поднимались, но там чернел лес, а за лесом бесшумно протекала река с бревенчатым мостом шириной в одну телегу.

Пока шли, Гуро часто перекладывал тяжелый саквояж из руки в руку, но нести его Федору не доверил, сказав, что не нуждается в услугах оруженосца. Урядник, тащивший ружье и топор, настаивать не стал. Чем ближе они подходили к черным руинам, тем короче становились его шаги, тем чаще он озирался и смотрел по сторонам.

– Гиблое место, – пробормотал он. – Сказывали, сотни полторы народу в своих хатах сгорели. Теперь, небось, тут толкутся, куда ж им еще деваться.

– Что значит «толкутся»? – недовольно спросил Гуро.

А то значит, что сорока дней не прошло с пожара, – пояснил Федор. – Получается, что с местом они пока не определились, души-то. Вот и бродят. За былым скучают.

– А потом? – спросил Гоголь, угадавший какую- то очень древнюю и очень страшную правду в этих словах. – После сорока дней.

– Кто как, ваше благородие. Одни наверх, другие вниз. А третьи так и остаются скитаться. О таких говорят – неприкаянные души, которым места не нашлось ни в царстве Божьем, ни в пекле.

– Ну и почему так вышло? – осведомился Гуро, не слишком удачно имитируя скучное равнодушие.

У Федора и на это имелся ответ:

– В Писании про таких сказано, что они были ни холодны, ни горячи при жизни.

Гоголь без труда вспомнил это место из Откровения Иоанна Богослова. Там говорилось: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл и не горяч, ни холоден, то извергну тебя из уст Моих». Ему страстно захотелось перекреститься, и он сделал это, тем более что очень кстати во мраке проступили очертания церквушки с небольшой колокольней. Стены ее призрачно белели за обугленными скелетами деревьев. Купола были крыты листами обычного крашеного железа, поэтому не блестели, а сливались с ночным небосводом. При приближении людей потревоженная птица завозилась наверху, роняя на землю мусор. Каждый звук был громок и отчетлив в тишине, объявшей пустынную землю. Федор пристукнул зубами, и это прозвучало, как если бы он передернул затвор своего ружья.

– Заброшенная церковь хуже любого погоста или омута, – пробормотал он. – Для нечистой силы самое милое дело...

– Цыц! – прошипел Гуро, показывая ему кулак. – Бабу свою будешь пугать байками.

Приблизившись к двери, он подергал доски, которыми она была прибита. Ори не поддавались.

– Урядник! – позвал Гуро. – Ломай.

– Ломать не строить, – сказал Федор, положивший ружье на землю, чтобы не мешало работе. – Только лучше бы до утра подождать, ваше благородие. Больно шумно получится. Всех в округе перебудим.

– Нет здесь никого! Ломай, тебе говорят!

– Так вы же сами приказали не шуметь, ваше благородие. Цыц, мол...

Гуро, не выдержавший этих препирательств, сбежал с крыльца, ухватил урядника за шкирку, подвел к двери и ткнул в нее лбом.

– Приступай.

Федор перекрестился и поплевал на ладони, потом обхватил ими топорище и взялся за дело. Вытягиваемые гвозди ныли и скрипели, порождая зубную боль. Наконец горбатые доски были сняты и уложены на крыльцо.

– Осторожнее, господа, не наступите, – предупредил Федор, отложивший топор и отправившийся за ружьем, которое привесил на плечо. – Там полно гвоздей торчит.

– Ты куда собрался, урядник? – остановил его Гуро.

– Как куда, ваше благородие? В церкву...

Федор растерянно замигал глазами.

– В церкву тебе нельзя, Федя, – сказал ему Гуро с обманчивой лаской в голосе. – Твое дело – снаружи караулить.

– Для чего, ваше благородие?

– Для того, Федя, чтобы неприятель не подобрался скрытно и не застал нас врасплох. Помнишь, что делать в том случае, если к посту попытаются приблизиться?

– Так точно, ваше благородие, – ответил Федор. – Предупредить окриком. Выстрелить в воздух, а потом в человека, ежели не послушается.

– Помнишь, молодец, – похвалил Гуро. – А теперь забудь. Стреляй сразу, без всяких предупреждений. Понял? Если да, то просто кивни. Отлично. Какой ты понятливый, Федя... Николай Васильевич, за мной!

Подсвечивая себе шведской спичкой, он зажег несколько свечей под образами, и в церкви воцарился неверный багровый полумрак. Таинственно поблескивала позолота и серебро. Тени мужчин ползли по скудно расписанным стенам.

– Кое-чего я не учел, – пробормотал Гуро, прохаживаясь по храму.

– Чего? – спросил Гоголь.

Собственный голос показался ему незнакомым и пугающим.

– Где искать этот чертов крест? Храм-то большой. Все эти клиросы, алтари... этот, как его, престол...

– Во-первых, крест не может быть чертовым, – тихо упрекнул спутника Гоголь. – Во-вторых, в храме вообще не позволено произносить святотатства. В-третьих, я, кажется, знаю...

– Говорите, мой друг, – потребовал Гуро нетерпеливо. – Хочется поскорее выбраться отсюда.

– А! Вам тоже не по себе? Все-таки и вас проняло?

– Вздор! Просто я чувствую себя здесь как в ловушке. Если перекрыть выходы, то из церкви никуда не деться. Мы в мышеловке, мой друг. И я хочу покинуть ее до того, как она захлопнется. Так что оставьте свою иронию при себе и говорите, что собирались. Итак, вам кажется, что вы догадались, где искать тот самый крест?

– Да, – подтвердил Гоголь. – Протоиереи обычно имеют покои в храмах. Отец Григорий, как истинный верующий, вряд ли жил в миру. Нужно обыскать его комнату.

– Где она может быть? – оживился Гуро.

– Не за Царскими вратами, это было бы святотатством. Так... Так... Следуйте за мной, Яков Петрович.

Гоголь повел спутника к лестнице, ведущей на колокольню, и не ошибся. Под ней обнаружилась дверца. Чтобы протиснуться в нее, пришлось согнуться в три погибели, но келья оказалась довольно просторной, тем более что обстановка ее была самая скудная: узкая койка больничного типа, табурет и небольшой стол, накрытый старой плюшевой скатертью, прожженной в нескольких местах. В изголовье кровати висела перекошенная иконка с суровым ликом Спасителя, одеяло было смято. На столе и возле него лежали беспорядочно разбросанные книги. Плоская подушка тоже валялась на полу.

– Его настигли здесь, – пробормотал Гоголь. – Я как будто вижу, как отец Григорий сопротивляется, хватаясь за что попало. Негодяи осмелились поднять на него руку прямо в храме, не боясь гнева Господнего.

– Я вот тоже опасаюсь совсем другого, – признался Гуро, уже начавший обыск. – Давайте поспешим. Неспокойно