Холодная месть - Линкольн Чайлд

Пендергаст просидел в зале несколько часов, глубоко задумавшись, обыскивая в воображении каждый уголок особняка. Сузив область поиска до единственной комнаты, он наконец поднялся и, бесшумно спустившись по лестнице, проследовал в библиотеку. Встал на пороге, обшаривая взглядом комнату, изучая охотничьи трофеи на стенах, большой удлиненный стол, книжные полки, статуэтки и картины, предполагая — и последовательно отбрасывая — дюжину за дюжиной возможных тайников.

Поразмыслив еще полчаса, он сузил поле розысков до единственного предмета мебели — стоящего у стены слева массивного шкафа, в котором хранился четырехтомник «Птиц Америки» Одюбона — оригинальное, безумно дорогое, огромного формата издание. Любимая книга Хелен.

Пендергаст вошел в библиотеку, закрыл за собой скользящую дверь и подошел к шкафу. Какое-то время он смотрел на него, затем выдвинул нижний ящик и извлек два массивных тома «Птиц Америки». Отнес их к столу посреди комнаты, осторожно уложил рядом друг с другом. Вернулся к шкафу, вытащил ящик целиком и перевернул.

Ничего.

Он позволил себе слегка улыбнуться. В шкафу было лишь два места, подходящих для тайника. Первое — пусто. А значит, свидетельство, вне всяких сомнений, спрятано во втором.

Пендергаст протянул руку в пустоту, оставленную вынутым ящиком, и тщательно ощупал деревянную панель сверху, заднюю стенку, дотянулся до самых отдаленных уголков.

И снова ничего.

Пендергаст шатнулся от шкафа, словно обжегшись. Встал, тяжело глядя на него, поднес руку к губам. Кончики пальцев слегка подрагивали. Затем он медленно отвернулся и посмотрел на библиотеку. Лицо его казалось застывшей маской.

Морис обычно вставал рано. По заведенному издавна обычаю поднимался не позже шести, занимался уборкой, осматривал дом, готовил завтрак. Но этим утром он и в восемь еще оставался в постели.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Слушал, лежа в постели, как возится Пендергаст: снует вниз и вверх по лестнице, передвигает мебель, роняет вещи, перетаскивает предметы с одного места на другое. С нарастающей тревогой Морис внимал звукам ударов, толчков, царапанью, скрежету, лязгу. Звуки не утихали часами, доносились из самых разных мест: от чердака до гостиной, от зала до столовой, от спален до подвалов. И вот, хотя солнце поднялось уже высоко и утро было в разгаре, Морис побаивался выйти из комнаты и увидеть, что стало с домом. Наверняка особняк в ужасном беспорядке.

Тем не менее нельзя надолго откладывать неизбежное. Потому Морис вздохнул, откинул одеяло и заставил себя подняться.

Он осторожно подошел к двери. Прислушался: в доме было очень тихо. Морис положил ладонь на ручку двери, повернул. Дверь с легким скрипом открылась. Он нерешительно высунул голову наружу.

Коридор сиял безукоризненной чистотой.

Тихо ступая, Морис обошел комнаты. Все оказалось на месте. Пенумбра была в образцовом порядке.

Пендергаста же нигде не было.

Тридцать пять тысяч футов над Западной Виргинией

— Еще томатного сока, сэр?

— Спасибо, не нужно. Ничего больше не нужно.

— Как хотите.

Стюардесса проследовала дальше по коридору между креслами.

Сидя в салоне бизнес-класса, Пендергаст изучал пожелтевший лист бумаги, извлеченный после многочасового изнурительного и тотального обыска из удивительного и совершенно невероятного места — ствола старого ружья. Новое доказательство того, как плохо он знал свою жену. Он еще раз перечитал написанный по-португальски документ:

Федеративная Республика Бразилия

Агентство Гражданского Регистра

Свидетельство о рождении

Имя: Хелен фон Фукс Эстерхази

Место рождения: Нова-Годой, Риу-Гранди-ду-Сул

Имя отца: Андраш Ференц Эстерхази

Имя матери: Лени Фауст Шмид

То есть Хелен родилась в Бразилии, в месте под названием Нова-Годой. Теперь понятна аббревиатура «Нова-Г.» на обгорелом клочке бумаги, найденном на Испанском острове, когда Пендергаст и Лора Хейворд обследовали руины фармацевтической лаборатории корпорации «Лонжитьюд».

Мим сказал: родной язык Хелен — португальский. Само собой.

Бразилия… Пендергаст задумался. Хелен сказала, что провела там пять месяцев, работая с «Врачами без границ». Насколько ее словам можно доверять, он уже узнал. И очень неприятным образом.

Он снова взглянул на свидетельство о рождении. В самом низу была строчка «Наблюдения/Замечания». Пендергаст всмотрелся в нее, затем достал из кармана лупу.

Записанное прежде в этой строке было не просто стерто — участок бумаги был вырезан и тщательнейшим образом заменен чистым с аналогичным узором водяных знаков. С поразительным искусством соединен с остальной бумагой. Чрезвычайно тонкая, профессиональная работа.

В этот момент Пендергаст наконец понял и принял целиком то, что по-настоящему не знал любимую жену. Как и множество людей, он пал жертвой простого человеческого чувства. Любовь ослепила его. И вот он стоит на пороге тайны и не может понять, как же раскрыть ее, разгадать, кем была спутница его жизни.

С тщательностью, граничащей с благоговением, он сложил свидетельство о рождении и сунул поглубже во внутренний карман.

Нью-Йорк

Доктор Джон Фелдер медленно поднялся по ступенькам отделения Нью-Йоркской публичной библиотеки на Сорок второй улице. День клонился к вечеру, у входа кишели студенты и туристы с фотокамерами. Не обращая на них внимания, доктор прошел между мраморных львов, охранявших фасад в стиле боз-ар, и, лавируя между зеваками, ступил в обширный холл с высоким потолком.

Уже многие годы Фелдер использовал библиотеку как убежище от хлопот и тревог. Ему нравилась ее атмосфера: роскошь, изысканность — и дух науки, исследований, поисков знания. Родители Фелдера, торговец одеждой и школьная учительница, были небогаты. Сын их был робким, с головой ушедшим в книги пареньком, и библиотека стала для него прибежищем от суеты Джевел-авеню. И сейчас, когда все необходимые материалы для исследований были доступны в Департаменте общественного здоровья, доктора неизменно тянуло в библиотеку. Находясь под ее сводами, вдыхая запах старых книг, Фелдер ощущал себя безмерно далеким от суеты и грязи земного мира.

Так было всегда. Но не сегодня.

Он поднялся по двум лестничным пролетам в Главный читальный зал, прошел мимо дюжин длинных столов в дальний угол. Поставил портфель на исцарапанную поверхность стола, подтянул к себе ближайшую клавиатуру и замер, задумавшись.

Минуло почти полгода с тех пор, как он занялся случаем Констанс Грин. Поначалу все было как обычно: очередное назначенное судом собеседование с преступницей, страдающей душевным расстройством. Но нетривиальность обнаружилась очень скоро. Случай оказался уникальным, а Констанс — поразительным, необычным человеком. Фелдер был озадачен, сконфужен, заинтригован — и чрезвычайно возбужден открывшейся исследовательской перспективой.