Веснушка - Сесилия Ахерн

Она ахает с таким невинным удивлением, что мне хочется дать ей хорошую затрещину.

Я не жду полицейских. Пишу Пэдди, можно ли привести подругу, он отвечает: «Чем больше, тем лучше!» – и добавляет две строчки эмодзи с едой. По дороге мы заходим в магазин, чтобы купить подарок, магазин шикарный, здесь готовят дорогие изысканные блюда. Дейзи тащится за мной, уставшая, пока я выбираю.

– Он любит маринады, – говорю я ей, – он бы мариновал что-нибудь целый год, если бы мог. А еще томить на медленном огне. Кажется, он томил так лазанью целые сутки. Он любит поесть, все время говорит о еде и сам готовит.

– Мне кажется, или ты в него… – Она поднимает брови, с намеком.

– Ну что ты, нет. Это же Пэдди, – смеюсь я. – Вот увидишь его. Я работаю с ним. Мы даже не друзья.

Я трачу чуть больше, чем рассчитывала, на маринады. От меня и от Дейзи – похоже, она не собирается ему ничего покупать. Я никогда не была у Пэдди дома. Пыталась представить себе пару раз, но, кроме его любви к еде, я мало что знаю о нем. Как новичку в Дублине, Пэдди с гордостью рассказывал мне, откуда он родом. Район Либертиз. Сердце города, говорил он. Через несколько недель после того, как я переехала в Дублин, я послушалась его совета и отправилась взглянуть на это место, и он был прав, сердце Либертиз – сердце истории Дублина: искусство, политика, религия, военная история. И как говорит Пэдди, здесь живут самые простые, добропорядочные и веселые люди, каких он встречал, – соль земли. Он никогда не уедет отсюда, иначе умрет от тоски.

Вот его квартира, на первом этаже четырехэтажного муниципального здания постройки 1940-х годов. Соседняя квартира заколочена, на стенах пятна от сигарет.

– В прошлый раз барбекю пошло не по плану, – шутит Пэдди, когда мы заходим, и с неописуемым восторгом принимает маринады.

Погода чудесная, солнечно, в самый раз для барбекю. И, видимо, не только мы так решили: аромат барбекю доносится со всех сторон города. Квартира выходит в маленький квадратный мощеный дворик – на солнце это замкнутое пространство раскалилось как печка. Калитка ведет на узкую объездную дорожку за задними дворами. Детишки играют в футбол, калитка скрипит и грохает каждый раз, когда в нее попадает мяч. Старая деревянная калитка слетела с ржавых петель, ее давно не мешало бы почистить и перекрасить. Дейзи берет бутылку пива и облокачивается на калитку. Этот зачуханный дворик она умудрилась превратить в стильный сельский пейзаж, переработанное дерево – последний писк! – и хочет сделать фото. Я поправляю волосы, перебрасываю их на одно плечо, точь-в-точь как делала она, и тут она протягивает мне свой телефон, и я вдруг понимаю, что она просит меня сфотографировать ее.

Пэдди замечает это и забирает у меня телефон, легонько подталкивая к ней, и я неловко позирую на фоне калитки, рядом с ней, удивляясь, как ей удается игнорировать тот факт, что ржавые петли, накалившись на солнце, впиваются ей в кожу, потому что я-то их прекрасно чувствую. Она придирчиво изучает фотографию и корчит гримасу.

Пэдди устроил небольшое барбекю под большим зонтом-тростью, который подозрительно качается между двумя двухлитровыми бутылками лимонада.

Тут только мы и Пэдди.

– Кто-то еще придет? – спрашивает меня Дейзи.

– Мой лучший друг Декко пошел в туалет, – отвечает Пэдди. – Еще мамочка придет. Погостит у меня денек. И я пригласил Фидельму, – говорит он, выкладывая сосиски на гриль. – Она работает с нами. Заедет попозже.

Я никогда не видела Пэдди без рабочей униформы. На нем футболка с эмблемой дублинской футбольной команды, на размер маловата, и это еще мягко сказано, со следами от пота на спине и под грудью. Его очки запотели от барбекю, и с лица капает пот. На ногах открытые сандалии. И я боюсь даже смотреть на его пальцы. Во всем дворике нет ни островка тени, только мясо удостоилось чести поджариваться под зонтиком.

Декко выходит во двор, опустив голову, уставившись себе под ноги, руки в карманах, затем он вынимает их из карманов, снова прячет, затем чешет лицо, затем голову. Суетливый, нервный. Пэдди представляет нас, и он кивает, едва смотрит в глаза. Не грубый, но чересчур застенчивый. Я пытаюсь разговорить его, и он довольно милый, потихоньку оттаивает, но Дейзи чудовищно груба.

– А вот и мамочка, – говорит Пэдди, когда старушку в инвалидном кресле проталкивает через двери во двор и оставляет там женщина – видимо, ее сиделка, мне не удается ее разглядеть в темном доме, затем она машет нам и уходит.

– Спасибо, Кора! – кричит ей вслед Пэдди. – Увидимся.

Теперь нас пятеро – я, Дейзи, Пэдди, Декко и мамочка. Я бросаю взгляд на Дейзи. Может, вчера мне было бы стыдно перед ней за такую компанию. Но не сегодня. Она набирает что-то в телефоне, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.

– Привет, мамочка, – говорит Пэдди, целуя старушку. Мамочка не произносит ни слова, зато ее нижняя челюсть постоянно двигается, слева направо, будто она жует жвачку, как корова. Тонкие волоски торчат, как проволока, на ее морщинистом подбородке, а губы втянуты, словно обвязаны шнурком. Похоже, зубов у нее нет. – Мы готовим барбекю, мамочка, ты же любишь сосиски, правда? – спрашивает он.

И тут она поднимает на него глаза, на секунду проблески сознания озаряют мрак, в котором она живет. Она среагировала либо на него, либо на сосиски. Думаю о папе и его мышах и надеюсь, что до такого не дойдет. Мне было бы очень больно и страшно, если бы папа меня не узнал. Больше у меня никого нет. Что случается, когда человек, который знает и любит тебя больше всех на свете, первый из твоей пятерки, забывает, кто ты? Значит ли это, что тебя больше нет?

Звонят в дверь.

– Я знаю, кто это, – снова объявляет Пэдди, искренне радуясь приходу гостей.

Когда я слышу голос с другой стороны двери, у меня сжимается сердце. Джорджи.

Я смотрю на Дейзи, разинув рот.

– Как он узнал, что мы здесь? – спрашиваю я.

– Я написала ему адрес, он отвезет меня домой, – говорит она, и я вовсе не обижена, а даже рада, что она уходит.

Входит Джорджи, своей вальяжной походкой, в облегающих шортах и рубашке поло, выставляя напоказ свои мышцы, толстую шею, как у регбиста, если он вообще когда-нибудь играл в регби. Ворот розовой рубашки поднят. На ногах слипоны. Такие носят на корабле. Видимо, на тот случай, если ему придется заскочить на какую-нибудь яхту прямо здесь, в Либертиз. В руках целлофановые пакеты.

– Всем добрый день, – говорит он уверенно. – Какая чудесная погодка. Пахнет аппетитно, Пэдди, – говорит он, будто знаком с Пэдди всю жизнь. – Я принес пива.

Он здесь не к месту. Его уверенность, акцент, голос, поза, энергичность. Никак не укладывается в этот крошечный дворик и даже район. Наверняка считает себя безупречным джентльменом, сама невинность, но я-то знаю, какой он прогнивший внутри. Весь такой вежливый до приторности, как в лучших частных школах, а на самом деле – грязный, избалованный мерзавец с непомерным самомнением, и ему не следовало приходить к этим порядочным людям.