Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Похоже, Петя за неделю с небольшим, проведенную им к тому времени в Поднебесной, успел стать если не буддистом, то, так сказать, синофилом. Возможно, его радужный настрой был связан с тем, что уже в самолете Москва – Шанхай он нашел веселую попутчицу. Она представилась флористом , но при более подробном опросе оказалась продавщицей цветов, однако с откупленной собственной торговой точкой. То, что Петя – журналист, ей польстило и заинтриговало. Это была простая сильная здоровая женская особь крестьянских кровей, родом из-под Днепропетровска, лет сорока, с южным акцентом, довольно бесшабашная. Когда она улыбалась, то щурила, почти закрывала глаза, а когда говорила – таращила. Это было мило и весело, и за долгий полет они уговорили на пару бутылку бурбона, который Петя очень полюбил еще в Америке за smoked taste, копченость, если по-русски. Кроме того, она произвела на Петю хорошее впечатление тем, что в полете дважды кончила, когда он потихоньку проник рукой к ней в штаны. Петя, будучи знатоком, не удивился: транспортные вибрации, будь то подскоки на стыках рельсов, подпрыгивание автобуса на ухабах или проваливания самолета в воздушные ямы благотворно действуют на дам – в сторону полового возбуждения. А случайное дорожное совокупление вообще приятно безответственностью, поскольку, как правило, почти или даже полностью анонимно. К тому же Люба – Петя вспомнил с тихой грустью первую жену своей младости – следовала ровно по тому же маршруту Шанхай – Саньйо, что и он, а ее отель был соседним с Петиным отелем, назывался Pearl, тоже красиво. И удобно, все-таки соседний, а не тот же самый.

В Шанхае попутчики продолжали в том же духе, в ресторане на дважды пузатой телевизионной башне, где их по программе угощали пекинской уткой, Петя заказал китайской водки, довольно вонючей, но крепкой. В очень дорогом отеле Merry me, скорее всего, предназначенном если не для молодоженов, то для вольных свиданий, они любили друг друга в ее номере, потому что он, в отличие от номера Пети, оказался оборудован прозрачной стенкой, и любовник с кровати мог наблюдать, как возлюбленная принимает душ. Наутро в садике возле храма Нефритового Будды, среди благовоний, они, спрятавшись за кустом чего-то тропического, камыша или бамбука, сделали по паре глотков из горлышка, потом с горбатого мостка смотрели на красных карпов в пруду. В какой-то фольклорной фанзе, носившей имя летний павильон , они еще раз ощупали один другого, будто проверяя, все ли на местах. Оба были совершенно довольны друг другом, поскольку быстро сдружились, и все выходило складно. Правда, при посадке в аэропорту, куда их привезли на стремительном поезде на воздушной подушке, который, паря, открывал дальние виды, тушуя ближний план, водку у Пети отобрали, внутри китайские законы оказались строги. Так что вплоть до океана они ничего не пили, но зато оба с часок поспали, склонившись один к другому головами.

Забавна следующая запись в Петином наброске: Набоков здесь быстро бы соскучился – в Китае совсем нет poshlost. И здесь же была приписка, к Китаю отношения не имевшая: Блок был умнее Набокова, тот считал, что талант и пошлость несовместны, а Блок знал, что и гении подчас бывают большими мудаками.

Здесь же описание курортного отеля и повседневного прозябания. Вокруг – рукотворный рай. В искусственном живописном болоте, рядом с бассейном для игры в поло, перегавкиваются китайские лягушки: было бы унизительно для тропических реалий этот брачный лай назвать по-русски кваканьем. Тем более что и сами лягушки здесь размером с месячного щенка сенбернара. Китаянка внешности видавшей виды оперной Чио-Чио-сан в саду отеля, на берегу этого самого болота, раскинувшегося прямо под моим окном, по вечерам знойно поет Беса ме, беса ме мучо , и этот призыв своевременен, здесь хочется все время целоваться нежно. На пляже можно купить в любое время за пять юаней холодный кокос с дырочкой и трубочкой для отсасывания молока, а также холодный ломоть ананаса – за три. Если волна невысока, то в теплой, почти горячей, густой воде можно лежать на спине часами. И думать о высоком , глядя на синее, как в детских книжках, без единой ворсинки облаков, небо. Думы выходят пряными и душными, как запах манговых кустов в саду отеля.

Петя плохо переносил жару, прихватывало сердце, а на острове тогда было тридцать пять по Цельсию. В последний год Петя очень погрузнел, отрастил, валяясь на диване, солидное брюхо, безрезультатно худел , и я, будто в кино, отчетливо вижу, как он одышливо ступает по раскаленному песку, увязая сандалиями, неся свое неповоротливое уже тело к кромке прибоя. Но об этом, разумеется, у него не было написано ни слова. Как ни звука, ни намека в этих записях и о том, что на самом деле мучило Петю, и о чем он намекал мне во время наших с ним последних телефонных разговоров.

В первый раз позвонил я. И подгадал так, чтобы у них в Китае было время послеполуденное, и Петя наверняка в самый разгар жары валялся бы в номере. Я угадал, он сразу взял трубку. После ничего не значащих дежурных слов Петя вдруг произнес фразу, трагический смысл которой я тогда не сразу понял. Он сказал: по мне не останется пустоты, как после тени . И тут же добавил: но я, как Товит, ходил путями истины и правды . Я промолчал, что тут было сказать.

Во втором разговоре, когда позвонил мне он сам, Петя заявил шутливо: самое прекрасное в жизни мужчины это обаятельное предсмертие. И я, помнится, укорял его за покойницкое остроумие.

Позже, вспоминая об этих двух последних разговорах, я думал, что точнее было бы сказать, что Петя ходил многими путями – ходил в поисках чести. А когда я положил трубку, меня, помнится, посетило странное чувство, что он говорил со мной из какого-то неимоверного далека, нет, не в географическом смысле, конечно, но точнее сказать не могу.

В его компьютере сохранился и такой пассаж. Нет, китайцы не станут нас захватывать – вопреки воплям наших патриотов. У нас холодно, экологически неуютно и грубо. Они будут действовать тоньше. Они будут так тонки и приветливы, что мы не заметим, как сами их к себе пригласим. Потому что если и есть в мире страна, мощно устремленная в будущее, то это все еще бедный по западным меркам Китай. За пятнадцать лет, преодолев разруху, оставленную «культурной революцией», эта страна мощно рванула вперед. На поверхности лежит простое объяснение: в Китае не стали делать перестройку, снимая портреты бывших вождей и низвергая кумиров, а потом вешая изображения новых, но умно и решительно взялись за экономику. Они поставили лошадь впереди телеги, справедливо решив, что надстройка над базисом подождет. Но есть одна более глубокая вещь: нетронутая древняя культурная традиция. Мао не только не взрывал храмы, но не тронул ни одной конфессии, и почитается благодарными соотечественниками одной из реинкарнаций Будды. А «перевоспитывал» с помощью хунвейбинов он лишь партийных профессоров марксизма, впавших, по его версии, в оппортунизм. Причем публичное перевоспитание отнюдь не венчалось публичными расстрелами. В этом не было необходимости, потому что в отличие от большевистской «ленинской гвардии», которую умучил Сталин, у китайских партийных бонз не было счетов в швейцарских банках. И, наконец, коммунистическая диктатура продержалась в Китае не семьдесят лет, но всего лишь тридцать. Разница в два поколения. И китайцы не выводили путем кровавой селекции новый тип homo soveticus, но оставались китайцами. Пусть часть из них была партийными китайцами… Надо отметить, что Петина способность увлечься с первого взгляда в этом случае застит ему глаза: с его тропического курортного острова судить было об огромном, мрачном и темном Китае все равно как сложить себе представление о брежневской безотрадной России, сидя в люксе гостиницы Жемчужная в Сочи…