1991. Заговор? Переворот? Революция? - Леонид Млечин

— Если ты не мог сразу собрать Верховный Совет, чтобы разделаться с путчистами, почему не встал рядом с Ельциным?

Лукьянов стал оправдываться. Горбачев оборвал его и показал на дверь:

— Посиди там. Тебе скажут, в каком самолете полетишь.

Три десятилетия, прошедшие после путча, Михаила Сергеевича подозревают в том, что он сам инициировал заговор, а потом от всего отрекся. Но эти предположения не имеют никакого отношения к реальности. У Ивана Силаева потом допытывались: может быть все-таки Горбачев был в сговоре с путчистами?

— Однозначно нет, — отвечал глава российского правительства. — Я в этом убедился, когда мы с Руцким летали за ним в Форос. Он ведь не принял команду гэкачепистов, которая прилетела к нему раньше нас. Они сидели в «зилах» с закрытыми шторами и наблюдали за нами. Охрана провела нас к Горбачеву, и он встретил нас как родных. Обнялись, расцеловались.

Горбачев сказал:

— Я вот собираюсь вечером в Москву лететь, за мной тут ребята приехали.

— Да вы что, Михаил Сергеевич? — возразил Силаев. — Вы полетите только с нами. И не вечером, а прямо сейчас, немедленно.

Российские руководители опасались, что путчисты в последний момент попытаются ликвидировать Горбачева.

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился президент и велел жене и внучке собираться в дорогу.

Когда привели Раису Максимовну, Силаев окончательно убедился в том, что путч был полной неожиданностью и для нее, и для президента. Она выглядела совершенно больной, одна рука висела как плеть — ее тогда парализовало, и взгляд растерянно-безумный. Сначала она даже не узнала Силаева, хотя до этого они не раз встречались… Погубившая Раису Максимовну болезнь — острый лейкоз — возможно, следствие этих невыносимо страшных для нее дней.

Сам Михаил Сергеевич Горбачев не сообразил, что должен первым делом обратиться к защитникам Белого дома.

22 августа, выступая по телевидению, он сказал:

— Прежде всего я должен отметить выдающуюся роль президента России Бориса Николаевича Ельцина, который встал в центре сопротивления заговору и диктатуре…

Горбачев не сумел по-человечески поблагодарить Ельцина, зато решил присвоить ему звание Героя Советского Союза.

Борису Николаевичу хватило сообразительности отказаться:

— Народ одержал победу над путчистами. Настоящие герои были на баррикадах.

Золотая Звезда была бы слишком маленькой наградой для Бориса Николаевича. И ему не хотелось принимать ее из рук Горбачева. Путч сокрушил Горбачева. Он все еще считал себя человеком номер один в стране. А в общественном мнении фигура Ельцина безвозвратно оттеснила президента СССР на второй план.

Самое прискорбное для Михаила Сергеевича состояло в том, что он этого не понял. Он был поглощен собственными переживаниями и поэтому во всех деталях рассказывал о том, что происходило с ним и его семьей в Форосе: семья Горбачевых боялась есть — вдруг отравят, его внучку не пускали плавать в Черном море…

Понять его, конечно, можно: повернись события иначе, и путчисты доказали бы всему миру, что Горбачев физически не способен управлять страной. Способы известны… Но вернувшись из Фороса, Михаил Сергеевич не увидел, что механизмы управления страной разрушились, что республиканская и местная власть жаждет самостоятельности.

Он все еще ощущал себя полновластным хозяином, который всеми руководит и всем раздает оценки. И в первые дни после провала путча совершил несколько непростительных ошибок — не участвовал в митингах, где его ждали, и не нашел слов, которые следовало произнести. Пока он был заперт в Форосе, ему сочувствовали, его судьба беспокоила людей. Когда он вернулся и попытался вести себя по-прежнему, он стал многих раздражать.

Российский парламент, над зданием которого подняли трехцветный флаг, пригласил к себе Горбачева. Но встретили его криками «В отставку!». Для многих российских депутатов он был политическим врагом. Теперь они не считали необходимым сдерживаться. На протяжении всего его выступления в зале слышались выкрики, шум. Ельцин воспользовался ситуацией. Он фактически заставил Горбачева одобрить все указы, подписанные в эти дни президентом России.

Михаил Сергеевич говорил:

— Борис Николаевич утром прислал пакет решений, что вы принимали. Я их все перелистал, и вчера, когда меня спрашивали, законны или незаконны эти указы, я сказал: в такой ситуации, в какой оказалась страна, российское руководство, другого способа и метода действия я не вижу, и все, что делал Верховный Совет, президент и правительство, было продиктовано обстоятельствами и правомерно.

Ельцин поймал его на слове и сказал:

— Я прошу это оформить указом президента страны.

Пока Горбачев продолжал говорить, Ельцин решил судьбу коммунистической партии:

— Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности российской компартии.

В зале раздались аплодисменты.

Ельцин на глазах депутатов вывел свою подпись и довольно произнес:

— Указ подписан.

Горбачев, оказавшийся в дурацком положении, попытался возразить:

— Не вся компартия России участвовала в заговоре. Запрещать компартию — это, я вам прямо скажу, будет ошибкой для такого демократичного Верховного Совета и президента.

Ельцина это не смутило.

— Михаил Сергеевич, указ не о запрещении, а о приостановлении деятельности российской компартии до выяснения судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Тем более, что российская компартия до сих пор в министерстве юстиции России не зарегистрирована.

Ельцин подошел к трибуне, на которой стоял Горбачев, и, тыча в него пальцем, заставил его прочитать запись заседания кабинета министров СССР — она свидетельствовала о том, что и правительство предало своего президента.

Михаил Сергеевич в эту минуту выглядел растерянным. Взгляд затравленный. Он пережил величайшее унижение. С ним обошлись как с плохим учеником, вызванным к доске. По мнению Андрея Грачева, последнего пресс-секретаря Горбачева, «Ельцин торжествующе и мстительно брал реванш за унижение, которому четыре года назад был подвергнут сам на пленуме Московского горкома, снявшем его с должности партийного секретаря».

После встречи в Верховном Совете Горбачев прошел в кабинет Ельцина.

Борис Николаевич назидательно сказал ему:

— У нас уже есть горький опыт, август нас многому научил, поэтому, прошу вас, теперь любые кадровые изменения — только по согласованию со мной.

Ельцин не без удовольствия описывал эту сцену: «Горбачев внимательно посмотрел на меня. Это был взгляд зажатого в угол человека. Но другого выбора у меня не было. От жесткой последовательности моей позиции зависело все».

Пройдут годы, и бывшие участники ГКЧП задним числом постараются сквитаться с Горбачевым. Забавно сравнить слова, которые они с полнейшей уверенностью в собственной правоте произносят по прошествии времени, с тем, что говорили и писали сразу после путча.