Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов» - Евгений Владимирович Акельев

в Преображенский приказ. На допросе в январе 1700 г. выяснилось, что настоящее имя Ивашки Нагого – Парамон («имя де свое он, Парамошка, переменил и, ходя нагой, назывался Ивашком для тово, чтоб ево знакомые не познали, а не для воровства»). Родом он из деревни Неумоина Переславль-Залесского уезда, вотчины стольника Лукьяна Евстафьевича Сытина, откуда он лет пять назад бежал в монастырь – Флорищеву пустынь – вслед за своим отцом. И тому ныне года с три он, Парамошка, начал юродствовать («наг почал ходить») и по благословению своего духовного отца, «чорного попа Гедеона», «на себя вздел» медную цепь с крестом. Странствовал Парамошка сперва в Плёсе, потом пошел юродствовать в Нижний Новгород, а тому года с два перебрался в Москву, где жил в Знаменском монастыре[503]. Пересказанные в «сказке» архимандрита Иоасафа слова он сразу признал. На вопрос о том, откуда именно он узнал про запрещение брадобрития, юродивый ответил: «Писано де о том в Прологу, слышал он, как чли в Знаменском монастыре и в ыных церквах святыми словами, а сам грамоте не умеет»[504]. В Преображенском приказе юродивого заподозрили в том, что его кто-то подговорил обличать патриарха и царя. По этому подозрению с целью получения информации о сообщниках его жестоко пытали (били кнутом и жгли огнем). На пытках Парамон показал, что «царя обличать ево нихто не научал и не посылал, и совету у него о том ни с кем не бывало», все то он «говорил с проста ума, дьявол де меня те слова говорить научил»[505].

Выписка из дела была рассмотрена на заседании боярской комиссии 12 июня 1700 г. Бояре «приговорили Парамошке Нагому за ево воровские и непристойные слова учинить наказание: бив кнутом и отрезав язык, сослать в Соловецкой монастырь и быть ему в том монастыре под крепким началом, и о том в тот монастырь к архимандриту послать ево, государеву, грамоту»[506]. Однако Петр I, который лично слушал выписки из этого дела в Преображенском 27 июня 1700 г., распорядился изменить наказание. В его именном указе говорится: «Тому Парамошке за ево воровство и за воровские непристойные слова велено учинить наказанье: бить кнутом нещадно и, запятнав, сослать в Азов на катаргу в вечную работу, а буде он, будучи на катаргах, учнет чинить раскольство, и ево казнить смертью, не отписываясь к великому государю к Москве»[507].

Таким образом, хотя Ивашка Нагой так и не успел прийти в Преображенское царя обличать, тем не менее его слова дошли до монарха, пройдя через патриарха, Преображенский приказ и Боярскую думу.

Идея о том, что заблуждающегося молодого государя необходимо обличать и направлять на путь истинный, витала в московском воздухе. Не случайно Ивашка в качестве источника своей информации назвал народные слухи. Согласно представлениям, распространенным среди людей Московского государства, «обличать» впадшего в «ересь» государя должны были авторитетные духовные лица, и в первую очередь, конечно, сам предстоятель. 22 апреля 1702 г. в Патриарший духовный приказ в Кремле было подброшено анонимное послание, адресованное местоблюстителю Стефану Яворскому, написанное палочкой и крупными буквами, чтобы не дать возможности по почерку опознать автора: «Соборныя Апостолския Церькви митрополиту Стефану. Что ты не стоишь за православную християньскую веру, за проклятое бритоборотие и за бусурманское платие, а от всех християн буди ты проклят!»[508] (см. ил. 23 в этой книге).

Но если те, кто должен обличать, этого не делают, их обязанность должна быть исполнена кем-то еще. Широко почитаемый юродивый Ивашка Нагой изъявил готовность взять на себя то дело, которое должен выполнить патриарх. Но, конечно, он был не единственным (не первым и не последним) человеком, кто решился на такой шаг (см. также п. 26).

В конце декабря 1696 г. или в начале января 1697 г. старец московского Андреевского монастыря Авраамий подал Петру I челобитную с суровой критикой различных общественных непорядков. Из самого текста следует, что эта челобитная (или «тетради») выражает не столько мнение одного старца, сколько консолидированную позицию некоего круга лиц, часто собиравшихся в келье Авраамия (в Андреевском монастыре на Воробьевых горах) для разговоров не только на духовные темы, но также и о «всяких мирских общих нужных делах».

Ознакомившись с содержанием «тетрадей», Петр I приказал арестовать Авраамия и выяснить, кто именно принимал участие в этих разговорах, какие другие «поносные» речи про царя при этом говорились и не имеет ли кто из этих людей «воровского умыслу на государское здоровье». Расследование, которое велось в Преображенском приказе в январе – марте 1697 г., выявило имена некоторых участников этого «кружка», как его называют в литературе: боярин Матвей Богданович Милославский, подьячие Владимирского судного приказа Игнатий Бубнов и Никифор Кренев, стряпчий Троице-Сергиева монастыря Кузьма Рудеев, крестьяне села Покровского Иван и Роман Посошковы и др.[509] Эти единомышленники, собиравшиеся в келье старца Авраамия, критиковали царя за «потехи непотребные», «шутки и дела богонеугодные», «от которых надобно ему возбранять подданных своих, и он де то сам творит» (речь идет о Всешутейшем соборе), неправедный суд, мздоимство и волокиту в приказах, за то, что государь «безмерно де стал упрям», мать, жену, духовника и прочих «всех не слушает и совету от них доброго не приемлет», «не изволит жить в своих государских чертогах на Москве» и др. Старец говорил своим собеседникам, «чтоб они тебе, великому государю, известили и челом били о том, чтоб неугодное Богу и людям добрым непотребное покинуть, а за угодное и потребное Богу и людям добрым неленостно принятися и неоплошно хранити». На это его собеседники отвечали, что так обличать государя служилым людям не подобает: «Скажут де про нас, будто мы заводим бунт, и блюдутся казни и разорения домов своих и ссылок». С подобными обличениями к царю следует обращаться

святейшему патриарху и духовному отцу его, великого государя, священнопротопопу имреку, и преосвященным митрополитом, и архиепископом, и епископом православным, и архимандритом, и игуменом, и всему Освященному собору: на то де их Господь Бог и устроил – ходатайствовати о всех людях ко Господу Богу, такоже и к царем православным о всяких мирских общих нужных делах. О сем де деле и вашей братье, монахом, пристойно бить челом и говорить: у вас де домов, такоже и жен, и детей нет; хотя де ково из вашего чину и в сылку пошлют – в монастырь же.

Поразмышляв, старец Авраамий был вынужден признать справедливость таких суждений: действительно, «из них ково пошлют в сылку – жена, дети восплачют, а наипаче у ково есть отец