Воевали на "гробах"! Упадок в танковых войсках - Владимир Бешанов

Эти горы, реки и долины многотысячная группа генерала Кобаяси с тяжёлым вооружением сумела преодолеть беспрепятственно и совершенно незаметно для жуковского штаба. Как пишет историк: «Противник, захвативший вершину Баин-Цагана, господствовал бы над местностью на десятки километров к западу от реки. Это прекрасно понимало японское командование». Советское командование, судя по всему, этого не понимало. Что мешало организовать на Баин-Цагане самый обычный наблюдательный пункт в составе трёх толковых бойцов с радиостанцией или хотя бы мотоциклом? И «отлично просматривать местность до самой границы».

За прошедший месяц ничего не было сделано для того, чтобы выявить силы и намерения противника. Маршал Г. К. Жуков признаёт, что «японцы в течение июня сосредоточивали свои войска и готовили их для проведения операции…», но всё это «выяснилось позднее».

С организацией «тщательной разведки» как-то не очень ладилось ни в начале конфликта, ни позже.

Во-первых, штаб корпуса был тотально заражён «вражеской агентурой», к которой особисты причислили начальника штаба комбрига A. M. Кущева, его помощника полковника Третьякова и начальника оперативного отдела полковника Ивенкова. Так, Г. К. Жуков докладывал: «Готовясь к боевым действиям, японцы надеялись на ту сложную обстановку, которая создаётся для Красной Армии в связи с удалённостью района от железных дорог, и, видимо, также возлагали большую надежду на свою агентуру, которую имели в штабе 57-го Особого корпуса и МНРА в лице…» Перечисленные лица «подрывной предательской работой» готовили поражение наших войск, однако были разоблачены и в конце июня арестованы. Интересно, что даже Военная коллегия не нашла повода применить к обвиняемым в измене Родине высшую меру наказания, поэтому им гуманно дали сроки. Комдиву Фекленко, можно сказать, повезло: его отозвали в Москву, поставили командовать 14-й тяжёлой танковой бригадой («парадные» Т-35), а год спустя дали танковую дивизию (Георгий Константинович привычкам не изменял. В августе 1941 года, уже выдворенный из Генштаба за развал работы, он доносил И. В. Сталину: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает наши ближайшие возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей»).

Во-вторых: «Многие командиры, штабы и разведывательные органы в начале боевых действий показали недостаточную опытность… Сложность добывания сведений о противнике усугублялась отсутствием в районе боевых действий гражданского населения, от которого можно было бы кое-что узнать. Со стороны японцев перебежчиков не было… Просочиться мелкими разведывательными группами в глубину обороны противника случалось редко, так как японцы очень хорошо просматривали местность в районе расположения своих войск».

Зато японские диверсионные группы в тех же условиях голой степи и отсутствия гражданского населения свободно проникали на монгольскую территорию и военные объекты, добывали информацию, «резали телефонные провода» и «пытались взорвать переправы». Для борьбы с ними в середине июля из Забайкальского военного округа прибыл сводный батальон численностью 500 человек, набранный из лучших пограничников. Основными задачами отряда были «защита района боевых действий от проникновения шпионов и диверсантов, охрана командного пункта, линий связи, складов, водоёмов, переправ». Только за первые две недели «боевой работы» чекисты задержали в прифронтовой зоне 160 праздношатающихся лиц, среди которых выявили несколько десятков агентов японской разведки.

Итак, к утру 3 июля в расположение советско-монгольских войск незаметно «просочилась» почти целая японская дивизия. Её передовые батальоны начали выдвигаться к единственной переправе, связывавшей советские войска на плацдарме с западным берегом.

Согласно летописям, роль гуся, который «спас Рим», сыграл советник монгольской армии полковник И. М. Афонин. Перед рассветом он выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й кавалерийской дивизии, и «совершенно неожиданно обнаружил там японские войска». Полковник бросился на командный пункт на горе Хамар-Даба, где находился начальник штаба корпуса комбриг М. А. Богданов. Тот по телефону доложил ситуацию в Тамцак-Булак Жукову, комдив на ходу скорректировал маршрут выдвижения резервов, перенацеливая их так, чтобы все «траектории» сошлись у горы Баин-Цаган.

Первыми к месту событий подоспели батальоны 11-й танковой бригады комбрига М. П. Яковлева и, подчинясь приказу командующего корпусом, совместно с монгольским мотоброневым дивизионом тремя группами разновременно и с разных направлений без подготовки, без поддержки стрелковых и артиллерийских частей, не имея понятия о силах и обороне противника, атаковали японские позиции. В точности, как на киевских манёврах, всё взаимодействие и управление на поле боя состояло в команде «Вперёд!». Удар 132 танков, палящих из всех стволов, произвёл на японских солдат большое психологическое впечатление, но в бегство не обратил. Они ответили огнём из 37-мм скорострельных пушек и 70-мм полковых орудий, бутылками с бензином и подтягиваемыми минами. По воспоминания японского офицера, «русские танкисты выпрыгивали и пытались спастись, убегая в сторону своих позиций. Тела многих были сильно обгоревшими, и они, шатаясь, в агонии делали несколько шагов, прежде чем упасть. Некоторые пытались помочь раненым товарищам, другие пытались укрыться под днищами пылающих танков».

«Бэтушки» и химические Т-26, поутюжив окопы, повернули обратно. Пришла очередь удивиться Жукову.

«В результате этой атаки, – говорится в отчёте «Об использовании бронетанковых войск на р. Халхин-Гол», – не поддерживавшейся артиллерией и без взаимодействия с пехотой, бригада потеряла 36 танков подбитыми и 46 сгоревшими. Этот опыт говорит, что такая атака допустима как крайний случай, вызванный оперативными соображениями».

Безграмотные действия советского командования, обычное шапкозакидательство в нарушение всех уставов нам объясняют тем, что «ждать, пока подойдёт мотопехота и провести совместную атаку, времени не было». Не нашлось времени организовать бой.

Заплутавшая мотопехота – 24-й полк И. И. Федюнинского – появилась к полудню и в 13.00 тоже была брошена в сражение «без организованного по времени и месту взаимодействия с танковой бригадой».

В 15.00 аналогичным образом – после 150-километрового марша, без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты, не имея сведений о противнике, ориентируясь на горящие танки, – двинулись с юга в атаку полсотни бронемашин 247-го батальона 7-й мотоброневой бригады полковника А. Л. Лесового. Помощник начальника штаба батальона старший лейтенант К. П. Петров докладывал: «Во время боя я двигался со штабом, и начальник штаба приказал мне наблюдать за действиями батальона. С подходом батальона к горящим на Баин-Цаган машинам, я сразу увидел, как загорелось 4 – 5 броневиков 1-й и 2-й рот. Количество горевших машин становилось всё больше, часть задних броневиков повернули назад и пошли в тыл, где мы их собирали. 3-я рота в бой почти не вступила, и лишь одна из её машин была выведена из строя. Остальные, видя горящие броневики, дальше не пошли». Командир бронеавтомобиля 1-й роты Л. M. Стрельцов: «С подходом к противнику я вёл огонь из пушки, а во время её заряжания и из пулемёта. Хорошее попадание из пушки заметил только одно. Первый же снаряд противника, попавший в машину, убил пулемётчика и ранил водителя, загорелся бензобак. Слышу, второй снаряд разбил мотор. Я ещё раз залез в башню, но противник открыл огонь по башне. Вижу, слева загорелись броневики Еремеева и Козлобородова и лейтенанта Самардака, а у меня на броневике отлетел весь перед. Я был в 150 м от окопов противника, решил машину оставить и ползком пополз назад в тыл». В скоротечном бою встреченный кинжальным огнём батальон потерял 33 бронеавтомобиля (20 сгорело) и 85 человек личного состава.